шпионами и злонамеренными друзьями. Екатерина II вполне могла уволить Лагарпа, но только через год эта нравственная пытка закончилась. 23 октября 1794 года, прервав занятия с князьями, граф Салтыков сообщил, что великий князь Александр женится, а Константину предстоит заниматься военными делами и потому к концу текущего года занятия должны прекратиться.

Александр, узнав об этом, бросился обнимать своего учителя, как свидетельствуют источники, проливая слезы. 31 января 1795 года последовал рескрипт императрицы, по которому Лагарп стал полковником, был уволен со службы, награжден пенсией и тысячей рублей на дорогу. Но тайна о государственном перевороте в России не оставляла его, она терзала его душу, он не мог просто уехать из России не повидав цесаревича Павла Петровича. Лагарп знал, что Павел Петрович считает его якобинцем, которых он презирал и ненавидел, хотя Лагарп был человеком своей эпохи, человеком честным, просвещенным, любившим свободу и ненавидевшим монарший деспотизм. Эти идеи впитали и его ученики, юные великие князья России. Лагарп обратился с письмом к цесаревичу. Павел Петрович назначил время для приема в Гатчине. 27 апреля 1795 года состоялась встреча, в ходе которой Фридрих де Лагарп убедил Павла Петровича изменить отношение к сыновьям, стать добрее и иметь к ним полное доверие, обращаться к ним непосредственно, прямо, а не через третьих лиц. Павел Петрович понял главную цель визита Лагарпа и сердечно благодарил его за добрые советы.

Разговоры с Александром о дальнейших планах, легкие, ненавязчивые, не дали результатов, Александр о царской власти и не задумывался, законный наследник престола – 40-летний отец, умный, образованный, умеет командовать и думает о будущем России. А они с Лизой, женой, мечтали оказаться в Швейцарии и жить там частным образом. Но и не только эти разговоры и мечты о частной жизни на лоне природы и на берегу реки или озера увлекали великого князя Александра; отец, Павел Петрович, вовлек его в военную жизнь своей карликовой гатчинской армии, которую он принял сначала с недовольством, а теперь без нее, этой армейской жизни, с ее выправкой, дисциплиной, парадами, он не мог себя и представить. Сначала это казалось игрой, а потом, поразмыслив и сравнив, Александр понял, что отец прав, его лишили участия в государственных делах, но он сам, создавая гатчинский двор, приучил себя делать дело, пусть крошечное, но важное, со своими солдатами и своими офицерами, а без всего этого, вплоть до мелочей, не было бы, по существу, военного дела. И это увлекало. Так что намеки императрицы о будущей власти оставили Александра равнодушным. Конечно, все эти разговоры с императрицей, с отцом, с Лагарпом породили в душе Александра невообразимую душевную смуту, в которой он никак не мог разобраться. Внешнюю и внутреннюю политику своей бабушки, Екатерины II, он не может принять, пусть все ее считают великой и неподражаемой. Но у него-то вообще нет призвания управлять великой страной! Не раз ему приходили мысли, что в государстве царит неимоверный беспорядок, отовсюду он слышит о беспримерном воровстве, грабят со всех сторон, порядок изгнан отовсюду, а империя стремится лишь к расширению своих пределов. То, что эти мысли не раз высказывал при нем его отец, цесаревич Павел Петрович, ему не приходило в голову; ему казалось, что это его собственное мнение. В порыве искренности Александр написал 10 мая 1796 года Виктору Павловичу Кочубею: «Я сознаю, что вовсе не гожусь для того звания, которое занимаю теперь, и еще менее для предназначенного ныне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом». Екатерина Алексеевна, умная, тонкая, подозревала что ее любимый внук Александр опасается взвалить на себя горькую ношу императорской власти, он слишком молод, но другого выбора у нее не было – только Александр…

Вскоре после приезда в Петербург граф Николай Петрович Румянцев получил приглашение Екатерины II на беседу в Зимнем дворце. Почти четырнадцать лет он провел за границей, германские княжества знал очень хорошо, со многими князьями и герцогами у него сложились дружеские отношения, Сергей Петрович Румянцев во время своего пребывания в Берлине в качестве посланника подробно информировал его о намерениях прусского короля, посол в Вене князь Дмитрий Голицын информировал о намерениях Иосифа II, Леопольда II и наконец их наследника германского императора Франца II, а из Франции поступала информация от барона Гримма. Сколько писем он написал Екатерине II, графу Остерману, князю Безбородко, а какой обширный архив привез он в Россию… Конечно, в беседе с императрицей зайдет речь о его трудоустройстве, о Франции, Польше, которую, в сущности, стерли с карты Европы… Принятая в мае 1791 года польским сеймом и королем конституция противоречила интересам России. Платон Зубов, молодой и недостаточно образованный, честолюбивый и алчный, но близкий к телу императрицы, и Аркадий Морков, член Коллегии иностранных дел, пытались заменить Григория Потемкина в качестве главных советчиков по внешней политике. Но удалось ли? Граф Румянцев хорошо знал, что несколько лет тому назад, в 1775 году, Потемкин стал польским дворянином, он мечтал стать герцогом Курляндским или польским королем. Но для этого нужны были соответствующие обстоятельства, он скупал польские земли, ему принадлежали 300 деревень и 60 тысяч душ крепостных, поговаривали, что после его смерти этих крепостных насчитали гораздо больше 100 тысяч душ. Потемкин уже был польским магнатом, в его вотчинах была собственная армия и собственная судебная система. Он вполне мог стать польским королем… Императрица знала о его намерениях и полностью поддерживала его устремления, а потому смерть Потемкина порушила все ее планы. О личности и жизни князя Таврического до графа Румянцева доходило много слухов, сплетен, реальных эпизодов его неповторимой судьбы, о них рассказывали иностранцы, с которыми он встречался за эти годы, соотечественники, бывавшие в Германии. Кем же он был в реальности? Во многом справедливы оценки его как фактического сопровителя императрицы, особенно на юге России…

Известно письмо Екатерины II барону Гримму от 13 октября 1791 года: «Снова страшный удар разразился над моей головой. После обеда, часов в шесть, курьер привез горестное известие, что мой выученик, мой друг, можно сказать мой идол, князь Потемкин-Таврический, умер в Молдавии, от болезни, продолжавшейся почти целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца; цели его были всегда направлены к великому. Он был человеколюбив, очень сведущ и крайне любезен. В голове его непрерывно возникали новые мысли; какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати! В эту войну он выказал поразительные военные дарования: везде