Прячась за слабыми оправданиями — перевязанными руками и отсутствием прямого приказа, Паулет отложил отправку письма Марии, так как надеялся, что вскоре прибудет приказ о казни и письмо станет бесполезным, однако начался 1587 год, а Елизавета и не думала отдавать роковое распоряжение.

Елизавета вновь увиделась с послами 6 января и спросила их, видят ли они иной выход из затруднительного положения, ведь она «никогда не проливала столько слез… сколько она пролила в связи с этим злосчастным делом». Решения у них не было: обе стороны знали, что просто выполняют дипломатические маневры. Страх Марии перед убийством усилился, когда 7 января был раскрыт новый заговор с целью устранения Елизаветы. Речь шла о признании находившегося в лондонской тюрьме несостоятельного должника по имени Томас Стаффорд, «распутной и мятежной персоны». Он намеревался пропитать ядом туфли или стремена Елизаветы при помощи метода, который так и не был обнародован. Большинство людей заподозрили, что этот заговор придумал Уолсингем, чтобы вывести Елизавету из состояния инерции.

Паулет продолжал политику мелких лишений, приказав Мелвиллу покинуть свиту Марии. Мелвилл был ее мажордомом и служил ей чуть ли не дольше всех остальных. Затем, в конце января, Елизавета написала Паулету — но то был не долгожданный смертный приговор. Королева благодарила его за бдительность и уверяла его: «Если вознаграждение не окажется тем, какого вы заслуживаете, пусть я недосчитаюсь вашей помощи, когда она мне будет нужнее всего». Это было странным, так как королева, казалось, обещала вознаграждение за еще несовершенное действие. Все прояснилось 2 февраля, в письме Уолсингема и Дэвисона Паулету:

«Королева недовольна тем, что вы за все это время… не нашли способа сократить дни шотландской королевы, учитывая, что каждый прожитый ею час увеличивает опасность для нашей королевы. Поэтому она [Елизавета] сердится на то, что люди, клявшиеся ей в верности, в этом деле не выполняют свои обязанности и возлагают бремя на нее, зная о ее нелюбви к пролитию крови, особенно же особ того же пола и ранга и столь близких ей по крови, как та королева».

Паулета просили тайно убить Марию, а учитывая тот факт, что письмо Уолсингема должно было прибыть после письма Елизаветы, та впоследствии могла бы заявлять, что ничего об этом не знала. Она могла бы просто сказать, что благодарила Паулета за его прошлую службу и не намеревалась провоцировать его на убийство.

Паулет ответил незамедлительно: «Мне горько, что я дожил до такого несчастного дня, в который от меня требуется по приказу моей милостивой правительницы совершить деяние, воспрещаемое Богом и законом. Мое имущество и жизнь принадлежат Ее Величеству, и я готов потерять их завтра, если ей так будет угодно… Но не дай Господь мне погубить свою совесть или запятнать мой род таким страшным пятном, как пролитием крови не по закону и без приказа». Хотя Паулет был лоялен и не отличался избытком воображения, для него существовала черта, которую он не собирался переступать. Мария рассказала Паулету о своем ужасе перед тайным убийством, и он пришел в ярость оттого, что она сочла его способным на такое. «Он не отличался жестокостью турка».

Мельница слухов, которую активно, несмотря на тяжелую болезнь, вращал Уолсингем, продолжала подпитывать истерию, направленную против Марии. «Из Ирландии и Уэльса ежедневно приходили сообщения о группах вооруженных людей, а изза границы слали известия о том, что замок Фотерингей захвачен, а узница сбежала». Констебль Хонитона объявил погоню за сбежавшей Марией в западных графствах. Елизавета поняла, что ее загнали в угол. Она «медлила, не желая делать того, чего желало все королевство и чего от нее просили». Члены Тайного совета постоянно наблюдали за ней, когда она встречалась с послами Франции и Шотландии, которые безуспешно пытались спасти жизнь Марии.

Приказ о казни был составлен, и однажды в Гринвиче, когда послы покинули королеву, лорд-адмирал Ховард[129] отвел Дэвисона в сторону и просил его отнести приказ Елизавете.

То, что произошло потом, как и многие другие события в жизни Марии Стюарт, окружено легендами. Согласно показаниям, данным впоследствии на суде, Дэвисон пришел к Елизавете с целой пачкой документов, ожидавших ее подписи. Она отметила, что погода стоит хорошая — было 1 февраля, — и выразила надежду, что он проводит достаточно времени на свежем воздухе. Дэвисон согласился с ней в отношении погоды и сказал, что чувствует себя хорошо. Затем она спросила его, содержат ли бумаги в его руках документ от лорд-адмирала Ховарда. Он ответил, что так и есть, и передал документы ей. Она прочитала приказ о казни, велела принести перо и чернила, а затем подписала его. Потом королева спросила Дэвисона, не сожалеет ли он о том, что это сделано, и тот ответил, что предпочитает видеть королеву живой, даже ценой другой жизни. Елизавета велела ему отнести приказ лорд-канцлеру, чтобы приложить к нему Большую печать и «привести его в исполнение в величайшей тайне». Дэвисон должен был рассказать обо всем Уолсингему, хотя Елизавета и считала, что облегчение может его убить, и сообщить ему, что казнь должна состояться в помещении, а не на замковой лужайке, у всех на виду. Затем она приказала Дэвисону не говорить с ней об этом деле до тех пор, пока все не будет кончено.

Согласно другой версии событий, не подтвержденной Дэвисоном, он передал Елизавете пачку бумаг, и она подписала их все не читая, а затем, повернувшись к нему, спросила: «Вы знаете, что сейчас произошло?» Дэвисон ответил, что знает, и отправился искать лорд-канцлера. Эта версия, похоже, отредактирована тюдоровскими политтехнологами.

На следующий день Елизавета спросила Дэвисона, приложена ли к приказу печать, и, когда ей ответили, что это уже сделано, сказала: «Зачем такая спешка?» 5 февраля королева получила известие о том, что Паулет не возьмет на себя тайное убийство. Елизавета разгневалась на этого «щепетильного малого, Паулета», однако планы относительно убийства не были окончательно забыты. Елизавета заявила: «Я и без него обойдусь. У меня есть Уингфилд, который колебаться не станет». Тайный совет, осознав, что королева опять колеблется, послал клерка совета Билля в Фотерингей с приказом. Билль отметил: «Для этого дела (убийства. — А. С.) должны были назначить Уингфилда… но… основываясь на примерах Эдуарда II и Ричарда II, было сочтено неудобным и небезопасным действовать втайне, и предпочли поступать открыто, в соответствии со статутом».

Чтобы привести приказ в исполнение, Уолсингем послал в замок в качестве палача некоего Булла с его «орудием». У Булла должны были быть с собой топор и заранее подготовленные «сдерживающие веревки», если Мария откажется подчиниться. Палача замаскировали под слугу, а за услуги ему причиталось 10 фунтов. «Были предприняты усилия для того, чтобы сохранить дело в тайне», а Уолсингем дал подробные распоряжения относительно того, кто должен был присутствовать при казни. Драгоценности Марии надлежало конфисковать на тот случай, если бы ее слуги решили «присвоить их», а после смерти ее надлежало «как можно скорее» похоронить ночью в приходской церкви. Распоряжаться подготовкой в качестве граф-маршала должен был Джордж Тэлбот, граф Шрусбери, хотя он и пытался — безуспешно — отказаться от должности в пользу Бёрли. Помогать ему надлежало графу Кенту[130], а юридические тонкости должен был уладить шериф Ноттингемский Томас Эндрюс.