– Тебе надо бы снова начать учиться пилотированию, – прошептала я, уткнувшись в его грудь.

– Зачем?

– Почему бы не попробовать?

Он тихо рассмеялся прямо мне в ухо.

Я поднялась, опираясь на локоть.

– Потому что ты этого всегда хотел. А если не знаешь почему, то есть вероятность, что понимание придет в процессе.

– Ну хорошо, – мягко сказал он. – Но только в том случае, если ты составишь мне компанию.

– Зачем? – передразнила я его.

– Потому что это как раз в твоем духе.

Я улыбнулась, подставляя лицо лунному свету, чувствуя на щеках прикосновения его прохладных пальцев.

– Хорошо, я согласна.

Он снова притянул меня к себе, и наши губы слились в долгом поцелуе, а потом отстранил мою голову, обхватив ее ладонями, и посмотрел мне в глаза.

– Люблю тебя, Элеонор Мюррей. Думаю, я полюбил тебя уже тогда, когда тетушка Бернадетт привела меня к бухте Рассела и я услышал твою божественную игру на пианино. Ты вкладывала в музыку все свое сердце, и это было восхитительно.

Я перекатилась на спину, увлекая его за собой. Теперь его лицо находилось над моим.

– А мне кажется, я влюбилась в тебя, когда ты признался, что снова пришел к моему дому, чтобы услышать, как я играю.

Он опять начал меня целовать… мы любили друг друга под планетами и космическими кораблями – воплощением мечты его детства, парящими под потолком в серебристом свете луны и Полярной звезды, которая указывает заблудшим душам путь домой.

Когда я наконец пробудилась, было уже позднее утро и комнату заливал яркий солнечный свет. Финна в комнате не было, но подушка еще хранила отпечаток его головы и запах. Когда я села в кровати, моя рука наткнулась на листок из блокнота, на котором было что-то написано рукой Финна. Он, должно быть, нашел блокнот в ящике детского письменного стола. Представляя, как он ищет ручку и бумагу в детском столике, чтобы написать мне записку, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить меня, я невольно улыбнулась.

«Еду в больницу навестить Джиджи. Ты так сладко спала, что я не решился тебя разбудить. Позвоню позже, и мы решим, когда мне лучше за тобой заехать, чтобы ты могла с ней повидаться. Люблю тебя».

Я зажмурилась, наслаждаясь теплом его слов и солнечных лучей на моем лице, но тут же спохватилась, осознав, что уже позднее утро, и принялась поспешно искать часы. На тумбочке стояли старые электронные часы со слегка выцветшими, но все еще различимыми оранжевыми цифрами. Девять двадцать три.

Я с трудом вылезла из постели, путаясь в простынях. Давно уже мне не приходилось спать так долго, а после этой ужасной аварии меня все время терзала бессонница. На этот раз мне, видимо, позволило уснуть то облегчение, которое я испытала при известии об улучшении состоянии Джиджи. Причем уснула я так крепко, что меня не разбудили даже уход Финна и яркие солнечные лучи.

Быстро приняв душ и надев чистую одежду, я бегом бросилась вниз по лестнице, в комнату Хелены, но обнаружила там лишь сестру Уэбер, стоявшую на лестнице-стремянке перед одним из окон с измерительной лентой в руках.

Сиделка спустилась на пол и быстро записала в блокнот несколько чисел.

– Хелена на застекленной веранде, – сказала она на мой безмолвный вопрос. – Она сегодня поднялась ни свет ни заря и все ждала, когда вы появитесь. – Она добродушно улыбнулась и передвинула стремянку на другую сторону окна.

Я обнаружила Хелену на веранде, сидящую за старинным чугунным столиком. Перед ней стояла соломенная корзинка со снятой крышкой, а на столике в несколько рядов были разложены фотографии, словно Хелена раскладывала пасьянс. Она даже не соизволила поднять голову, когда я вошла.

– Не думаю, что Финн платит вам деньги за то, чтобы вы целый день валялись в постели.

Я вздохнула почти с облегчением, радуясь, что снова вижу перед собой прежнюю несносную, язвительную Хелену. Я подтащила стул к столику и села рядом с ней, догадываясь, почему она снова пребывает в воинственном настроении.

– Полагаю, Финн сообщил вам новости о Джиджи?

Она закрыла глаза, и на ее лице расцвела улыбка.

– Да. Я видела его сегодня утром, когда он отправлялся в больницу. Отличные новости. Для всех нас. – Она взглянула на меня своими пронзительными голубыми глазами. – Между прочим, он давно уже не выглядел таким счастливым. И сдается мне, что это не только из-за Джиджи.

Я посмотрела ей в лицо, стараясь не моргать, хотя чувствовала, как кровь приливает к щекам. Воцарилось молчание. Я ждала, что же произойдет дальше, и изо всех сил старалась не показать своего волнения.

Хелена опустила глаза и принялась рассматривать фотографии на столе.

– Остается надеяться, что вам пригодились все эти приемчики из библиотечных любовных романов, которые вы мне с таким энтузиазмом читали.

Мои щеки запылали еще больше.

– Я… я… – Мне было нечего сказать, и я замолчала.

– А что? Я, между прочим, вовсе даже и не против. Финн мог сделать и гораздо худший выбор, с него станется.

Я закатила глаза, но Хелена уже переключила внимание на корзинку. Она сунула в нее руку и извлекла серебряную шкатулку с четками и Библию, достала еще несколько фотографий и начала их просматривать, пока не остановилась на фотографии неизвестного малыша. Хелена протянула ее мне.

– Это и есть Самюэль.

Я невольно улыбнулась при виде ангелоподобного ребенка с темными волосами, который улыбался во весь свой беззубый рот, и мое сердце сжалось от боли, словно я знала его и горевала о нем целых семьдесят лет.

– А это Гюнтер, – сказала она, протягивая мне фотографию молодого солдата в военной форме.

– Знаю, – сказала я. – Мы с Джиджи нашли корзинку, и я видела имя, написанное на обратной стороне.

Она посмотрела мне в глаза, ничего на это не ответив, а потом продолжила раскладывать старые фотографии, позволяя им падать на стол, словно осенние листья.

– Боюсь, когда я умру, все эти воспоминания исчезнут, как и истории жизни этих людей, как будто они никогда и не жили.

Я на секунду задержала дыхание, собираясь с духом, чтобы задать еще один вопрос.

– Значит, Финн ничего не знает?

Хелена покачала головой:

– Конечно, не знает. Мне было слишком стыдно признаться ему. Я знаю, что он очень переживал из-за самоубийства Бернадетт. Он сделал все, что мог, чтобы почтить ее память, и поэтому не дал просочиться в прессу слухам о самоубийстве. Но я не могла признаться ему, почему она это сделала. Прошло так много лет, и я уже свыклась со всей этой ложью. Магда и Бернадетт унесли наши тайны в могилу.

Я с облегчением вдохнула, зная теперь, что Финн понятия не имел обо всей этой истории, но в то же время испытала глубокую грусть. Я покачала головой.