участии 280 миллионов человек, и никто не собирается менять ее из-за господина Орлова, господина Щаранского, госпожи Боннэр и нескольких сотен диссидентов. Он сказал, что в его стране соблюдаются самые важные права человека: право на жилище и право на работу, — а их-то советские граждане теряют, как только выезжают за границу, потому что капиталистический мир подобных гарантий не дает. Вот почему (тут он произнес нечто совершенно невероятное) советское правительство получает множество обращений от британских рабочих, желающих иммигрировать в СССР.

В 1987–1988 годах многие советские официальные лица пытались предпринять контрмеры против горбачевских реформ. Они не без оснований полагали, что система прав человека, предложенная Западом, неизбежно приведет к развалу советской империи. И они старались его предотвратить. Возвращение Сахарова в Москву служило сигналом перемен, но больше года никто не мог сказать, насколько основательными будут перемены и кто выиграет в этой бюрократической схватке.

Борьба Сахарова за реформы

Вот почему мы сомневались, сможет ли Сахаров достичь значительных результатов при таком сильном противодействии со стороны КГБ. Мы опасались, что Горбачев обманет Запад лишь видимостью реформ, потемкинской деревней, что он усыпит нашу бдительность, дабы заполучить западные технологии и кредиты. Вокруг этого вопроса шли напряженные дебаты с участием традиционных «антисоветских», групп, доказывающих, что Горбачев хочет заставить нас помочь ему перестроить разваливающуюся экономику. Гласность и перестройка, заявляли они, являются грандиозным обманом. СССР лишь притворяется слабым и беспомощным, на самом же деле он такой же агрессивный, как и раньше. Расхождение во мнениях действительно заставляло задуматься. Неудачи советской экономики негативно сказывались на широких слоях населения, которые немедленно обвиняли Горбачева за его «либеральную» политику. Могли ли сторонники жесткой линии нанести контрудар, воспользовавшись недовольством тех, кто застал лучшие дни?

Мне казалось, Горбачев убежден в том, что надо отходить от брежневской политики «застоя». Может, им руководили совсем не либеральные побуждения, к тому же его убежденность в коммунистических идеалах была по-прежнему сильной. Он надеялся добиться процветания СССР через серьезные изменения в политике, частью которой являлось «потепление» в отношениях между Востоком и Западом и большая свобода личности. Это и была причина, по которой он рассчитывал на помощь Сахарова, и Сахаров был готов сотрудничать.

Но тут возникал другой вопрос. Сможет ли Горбачев справиться с такой титанической работой? Речь шла не о простом выполнении основных требований Запада: освобождении узников, выходе из региональных конфликтов, ослаблении цензуры. Ему также пришлось бы реформировать дряхлую систему здравоохранения, несправедливое правосудие, отсталую промышленность, убыточное сельское хозяйство, а также урезать непомерно высокий военный бюджет, снизить уровень загрязнения окружающей среды, решить опасные межнациональные конфликты, бороться с массовым пьянством.

Раз Сахаров был готов прийти на помощь, то он и впрямь был ценным союзником Горбачева. Например, в вопросе о «звездных войнах». Он мог публично говорить об этом проекте как с политической, так и с научной точки зрения, и в определенной степени поддерживал точку зрения правительства в этой области. Он был убежден в бесполезности этой системы. Например, он говорил мне, что никто не знает, для чего на самом деле разрабатывалась программа «звездных войн», смогут ли они защитить весь Запад или только Северную Америку, а также то, что эту технологию можно легко превзойти. Любая система защиты от баллистических ракет является очень дорогостоящей и обременительной, сказал он. Он подсчитал, что затраты на строительство СОИ будут в десять раз превышать затраты на противодействие этой системе. «Мы знаем, что у США больше промышленных ресурсов, чем у нас, но не в десять раз». В первые недели 1987 года Сахарову разрешили повторить эти аргументы, но только эти, по советскому телевидению. В феврале он посетил московский Форум мира, где собрались эксперты — противники оборонной политики Рейгана. В то же время он предпринимал усилия по освобождению узников совести, но Горбачев не отвечал на его обращения, и они не встречались лично.

В марте 1987 года Маргарет Тэтчер посетила Москву. В начале года я посоветовал ей встретиться с Сахаровыми, и был уверен, что она так и поступит, хотя британское посольство в Москве и наш МИД были против этого. Есть особые соглашения, касающиеся подобных вопросов, говорили они мне. Британский лидер, прибывающий в демократическую страну с официальным визитом, может встречаться только с законной оппозицией. А при диктатуре оппозиция находится вне закона, и всем посольствам и министрам надо ее бойкотировать ради сохранения межгосударственных отношений. Однако Маргарет Тэтчер не согласилась с этим аргументом. Она пригласила Сахаровых на обед в посольство 31 марта, хотя эта встреча не была заранее оговорена и не входила в программу. Позже Андрей на ступенях посольства рассказывал прессе о перестройке и пересмотре политических дел: «Несколько лет назад, совсем недавно, мы даже не думали, что такое возможно… Но теперь это факт».

Этот обед, как и завтрак с женой Иосифа Бегуна, всем известного «отказника», были частью личной программы премьер-министра, направленной на поддержку диссидентов, пусть даже с риском вызвать серьезное недовольство у коммунистических правительств. А вот появление Маргарет Тэтчер на советском телевидении вызвало совсем другие чувства. Трое опытных журналистов, ополчившихся против нее, были разбиты в пух и прах. «Она очаровала всю Россию», — позже скажет Елена Боннэр. Тэтчер также затронула струны и в душах британцев, что помогло ей победить на выборах два месяца спустя, 9 июня.

Пересмотр политических дел, на котором так настаивал Сахаров, касался, в соответствии с его подсчетами, которыми он поделился со мной, около 3 000 узников, включая сидевших за антисоветскую агитацию, уклонение от армейской службы, измену родине, «религиозные преступления» или по сфабрикованным делам. Около 600 человек были известны «Международной амнистии» поименно. Число 3 000 было рассчитано исходя из того, что в каждом лагере, в каждой тюрьме находились один-два политических заключенных.

Казалось, Горбачев не хотел прислушиваться к просьбам Сахарова. В результате свой первый год на свободе Сахаров провел в подвешенном состоянии, не являясь врагом или другом. Он мог заниматься своей научной работой. Но ему все еще не особо доверяли, потому что не выпускали за границу, и предположение о том, что он может рассказать западному правительству государственные секреты, очень огорчало его. Государственная машина все еще игнорировала его, причем не только органы внутренних дел, но даже те организации, которые занимались правами человека.

В то же время он рисковал потерять своих сторонников на Западе и в среде диссидентов. «Я не уверен, что он все еще в нашей команде», — говорил мне Буковский. Проблема была в том, что реформы продвигались очень медленно, поэтому многие на Западе не