беспокойными. Каждый раз, когда звонил телефон, я боялся, что сейчас сотрудники «Томсон Турз» снова скажут, что мой билет нужно сдать. Я волновался, а освобождение Сахаровых усиливало мое волнение, потому что я не знал, что оно означает. Советская политика по-прежнему, как и последние пятьдесят лет, была, по словам Черчилля, «головоломкой, завернутой в тайну, внутри загадки». Я писал: «Был ли это следующий шаг в программе реформ, направленный на то, чтобы сделать страну более свободной, богатой и менее агрессивной? Или же это была обычная циничная показуха, рассчитанная на то, чтобы обмануть общественное мнение на Западе?»[147] И все-таки это событие выглядело обнадеживающе. Между Горбачевым и британским послом Брайаном Картледжем состоялась продолжительная беседа. Необычным был и тот факт, что по телевизору показали народные волнения в Казахстане. «Правда» критиковала Брежнева. Поэтессу Ирину Ратушинскую вдруг досрочно освободили из заключения. На весну был запланирован визит в Москву Маргарет Тэтчер.

И вот мы вылетели из аэропорта Гатвик, захватив с собой подарки для узников совести и записную книжку со множеством интересных телефонных номеров, и думали, как нас встретят в Москве. Два года назад советская проправительственная газета объявила меня «штатным сотрудником британской разведки», а всего лишь четыре месяца назад американский журналист был арестован на улице по обвинению в шпионаже. Мне бы не хотелось, чтобы офицеры советской таможни прошлись по моей записной книжке, досматривали мой багаж с подарками для семей заключенных диссидентов или нашли предназначенную для Сахарова открытку с рождественскими поздравлениями, подписанную Маргарет Тэтчер. Я размышлял, какую тактику мне избрать, если КГБ начнет изучать мои вещи одну за другой и просматривать страницу за страницей, как это было на границе в Бресте в 1966 году. Надо ли мне возражать и сопротивляться? Применят ли они силу? Главное, не волноваться. Таможню мы прошли гладко. И вскоре после ужасного обеда в «Космосе» сквозь строй безвкусно одетых проституток мы вышли в московскую зимнюю ночь. Было 20 градусов, поэтому мы надели шубы и несколько комплектов белья. Такси не было, но мы нашли машину, водитель которой согласился отвезти нас на Красную площадь и обратно за пятьдесят рублей — огромную сумму по тем временам.

Когда мы с моим сыном Джеймсом оказались около полуночи на Красной площади, для меня это был миг великой радости. Яркий свет прожекторов отражался на снегу. Было светло как днем, и я ощутил это мгновение как триумф, хотя бы потому, что мне удалось оказаться здесь, в стране, к которой я питал теплые чувства и чью политическую систему так критиковал. Я не думал о том, изменится ли здесь что-нибудь или нет, впереди меня ждала интересная неделя и возможность придать крошечное ускорение демократическому процессу, если таковой происходит.

На следующее утро я встретился с Ларисой Богораз, вдовой Анатолия Марченко. Путь к ней казался бесконечным, я был не в своей тарелке из-за нестерпимого холода, а также потому, что это был мой первый день в России. На Ленинский проспект, где жила Лариса, мы выехали из гостиницы «Космос» с моими сыновьями Джеймсом и Вильямом, передвигавшимся на костылях, потому что у него была сломана нога, а также с их другом Саймоном Вулфсоном; с собой мы везли подарки — чемоданы с теплой одеждой для тех, кто все еще находился в лагерях. Лариса встретила нас очень гостеприимно, но еще не прошло и месяца с тех пор, как ее муж умер в чистопольской тюрьме, поэтому лицо ее было скорбным. Ее двенадцатилетний сын Павел выглядел совсем мрачным. «Я думаю, теперь все должно улучшиться, — сказала Лариса. — Но Павел считает, что этого не произойдет. Все будет совсем наоборот».

В тот день мы обедали в Доме кино с поэтессой Беллой Ахмадулиной. Потом пошли гулять, и Уильям сказал, что у него замерзла больная нога, которую он сломал, играя в регби. Мы отнесли его в ближайший магазин, и добрая русская матрона восстановила кровоснабжение его пальцев, а затем мы обернули ногу в газету «Правда», чтобы защитить ее от мороза.

Вскоре британский посол угощал меня чаем из серебряного чайника, а потом в американском посольстве дипломат более низкого ранга отвел меня в подвал и посадил в комнату с прозрачными пластиковыми стенами, где мы могли поговорить об изменчивой ситуации в Москве. И мы беседовали в этой звуконепроницаемой коробке, защищенной от жучков и микрофонов КГБ, похожей на космическую капсулу или на камеру в знаменитой американской тюрьме в Сан-Квентине. Мы долго обсуждали: есть ли хоть какой-то шанс, что СССР станет более свободной страной? Или же все это обман? Вот такие разговоры шли на стыке 1986 и 1987 годов.

Освобождение Сахарова давало повод для оптимизма, а смерть Марченко указывала на противоположное. Ходили слухи, что политических заключенных освободят, что с диссидентами примирятся и что Горбачев хочет реформировать систему. Мы надеялись, что дело обстоит именно так, но в прошлом нам слишком часто приходилось разочаровываться.

Мой первый визит на улицу Чкалова

Я приехал в Москву с туристической группой через «Интурист», поэтому предполагалось, что я буду следовать их программе. На вечер 28 декабря было запланировано посещение цирка. Вместо этого я решил осуществить одну из самых заветных своих целей — встретиться с Андреем Сахаровым. Проблема была в том, что я никак не мог предупредить Елену и Андрея о своем визите. Не прошло и недели, как они вернулись в свою квартиру, и телефон у них еще не работал. Им было от чего устать и от чего нервничать. Стоило ли мне рисковать и приходить к ним незваным гостем, который по русской пословице «хуже татарина»?

Укутанный в шубу, в шапке, надвинутой на глаза, чтобы защититься от холода, я вышел из такси около многоквартирного жилого дома. Я даже не представлял, что случится дальше. Есть ли у входа агенты КГБ, как это было в прошлом? Стоят ли они на улице или же на лестничной клетке восьмого этажа? Арестуют ли меня или просто отвезут в цирк к группе туристов? В подъезде было очень темно, в лифте — еще темнее. Я искал квартиру 68 и никак не мог найти. Я поднимался по ступенькам, время от времени чиркая спичкой, чтобы проверить номера квартир. В конце концов я нашел нужную квартиру и позвонил. Я не представлял, кто мне ответит, дома Сахаровы или нет, смогут ли они принять меня.

Дверь приоткрылась, и через щелку я увидел доброе лицо и всклокоченные волосы на профессорской голове Андрея Сахарова. Выражение его лица говорило о том, что