следует — к дворцовым подвалам. Чья бы воля тут ни поработала, но путь был открыт. Выбраться обратно было не так уж трудно — а мимо того места, где некогда располагалась машина, Юлька прочти пробежала.

Лезть обратно через решётку, само собой, не стали; пробрались в сам корпус, наспех приведя себя в порядок; и лишь оказавшись в квартире госпожи Шульц, Юлька позволила себе громко всхлипнуть и крепко обхватить Ирину Ивановну.

Игорёк закатил глаза. Он оказался куда сдержаннее — подполковнику он просто пожал руку, почти как равному. Точно так же, как Пете Ниткину и Феде Солонову.

Рассказ путешественников длился долго. Услыхав, что проходы в корпус вновь открыты, а кирпичная кладка кем-то частично разобрана, и Ирина Ивановна, и Константин Сергеевич разом нахмурились.

— Кто-то им помогает, — сказали они хором.

— А, может, и никто, — вдруг сказал Петя Ниткин.

— Как это «никто»? — удивилась Ирина Ивановна. — Кто же тогда разобрал кладку?

— У нас же тут всяких строителей перебывало — видимо-невидимо, — пояснил Петя. — Про галерею они точно знают; долго ли было внедриться к рабочим, да и махануть пару раз киркой? Я б на их месте так бы и сделал. Куда безопаснее, чем «своим человеком» рисковать. Если он вообще есть, этот человек.

— Умны вы, господин Петр, — покачал головой Две Мишени. — Что ж, дискутировать этот вопрос и в самом деле смысла особого не имеет. Нам надо встретить этих «туннельных» и положить конец всему этому затянувшемуся безобразию. Мадемуазель Солонова передаст ваши разыскания куда следует, ну, а наше дело — подготовить им тёплую встречу.

В Александровском корпусе кончались годовые испытания. После них господам кадетам предстояли лагеря, а потом — недлинные каникулы. Старший же возраст пребывать в лагерях должен был до осени, пока не выходили приказы о зачислении в то или иное военное училище (даже и те, кто не выбирал офицерской профессии, всё равно должны были пройти эту последнюю «каторгу», как промеж себя называли кадеты эти последние лагерные сборы).

Феде Солонову же предстояло нелёгкое дело — помириться с Лизой Корабельниковой. Точнее, они не ссорились — просто дело занимало теперь почти всё его время. Даже весенний бал в Лизиной гимназии прошёл для Феди словно бы мимо, как в тумане, словно бы и не с ним. Облачились в парадные мундиры, явились, продефилировали мимо самой m-me Тальминовой, потанцевали…

Федор старательно проделывал положенные па, стараясь не глядеть Лизе в глаза.

И больше не приглашал никого из гимназисток, то есть, с точки зрения приличий, «вёл себя просто ужасно», «компрометируя m-mlle Корабельникову», но ему с некоторых пор на приличия стало совершенно наплевать.

Лиза, надо сказать, это вопиющее отступление от правил одобрила. Федя чувствовал, что ему это немало помогло.

А тут ещё и появление Юльки…

Юльку зоркая Лиза, конечно, заметила. К счастью, была Юлька тогда с Игорем, и Федя Солонов не навлёк на главу свою Лизиного гнева. Простодушный Петя Ниткин рассказал Зине всю ту же легенду о приехавших к госпоже Шульц бедных осиротевших родственников, правда, очень далёких — и Лиза несколько успокоилась. Зато обида её на Федора всё равно росла — Лиза понимала, что у них — у Федора, у Пети есть какая-то тайна, тайна, к которой её не подпускают. Высказала она это Пете ещё зимой, и с тех повторяла не один раз, однако бравый кадет молчал, как та самая рыба. Лиза надулась, однако совсем «раздруживаться» она тоже не хотела.

Так прошла весна, у тальминок тоже начались годовые испытания; Лиза с Зиной, как и остальные, сидели за учебниками. Дружба словно остановилась; Федор и Петя каждую свободную минуту пропадали у Ирины Ивановны. Даже розовые конвертики приходить почти перестали; а когда и приходили, то фразы в них сделались сухо-вежливы.

Добрая Зина огорчалась, расстраивалась, но, мягкая по натуре, на Петю совсем не обижалась.

— Они бы сказали, если б могли, — утешала она подругу. — Раз не говорят — значит, слово дали. Честное кадетское. А коль дали — так скорее умрут, не скажут!

— Тогда я умру! От любопытства! И они будут все плакать! А я буду лежать в гробу такая красивая и несчастная!

— Да ты что! — пугалась бедная Зина. — Грех такое говорить! Потерпи немного, скоро всё разрешится, вот увидишь!

И, что называется, как в воду смотрела.

Взгляд назад 13

Кадеты собирались в лагеря и даже Две Мишени не мог оставить Федора и Петю в корпусе.

— Нечего вам тут делать, — говорил он им строго, попивая чай из самовара в гостиной Ирины Ивановны, окончательно превратившейся в импровизированный штаб. — Хватит, навоевались; Господь сподобит, не достанет на вашу долю. Мы этим должны заняться, взрослые.

— Но, Константин Сергеевич, Игорь с Юлей…

— Игорь с Юлей нужны, однако под пули они не пойдут! — отрезал подполковник. — Найдётся, кому.

Петя Ниткин надулся, словно у него отобрали все до единого книжки по физике.

— Я хорошо стреляю… — попытался напомнить Федор.

— В тесноте да в темноте меткость на больших дистанциях не требуется.

Кадеты уныло понурились. Феде казалось, что несчастнее их с Петей сейчас и быть никого не может — их оставляли в стороне, не пускали, а ведь они не подвели в прошлый раз, не сплоховали! Не радовали даже хорошие оценки, полученные на испытаниях — у Пети Ниткина все «свыше всяких похвал» и особые мнения комиссий, за исключением, само собой, строевой подготовки и гимнастики. Тут все Федины старания смогли вытянуть бедолагу Петю на простое «хорошо». Что, однако, не помешало ему занять первое место в ротном «списке успехов».

Лиза сменила гнев на милость, последний розовый конвертик содержал нетерпеливые поздравления с окончанием, немножко хвастовства её собственным годовым табелем, и, самое главное — ожидания, что в лагере они смогут видеться чаще, ибо летний «домик» Корабельниковых располагался совсем рядом с практическими полями александровских кадет.

«Обычно, — писала Лиза, — мы туда выѣзжаемъ рѣдко. Незачѣмъ, и такъ на дачѣ живемъ, Петербургъ самъ къ намъ на лѣто прибываетъ. Но мѣсто красивое. Рѣчка рядомъ. Озерцо. И до вашего лагеря рукой подать. Кадетъ отпускаютъ въ увольненія, я знаю. Многіе родственники ихъ спеціально дома на лѣто снимаютъ, чтобы рядомъ быть. Приходите къ намъ, дорогой Ѳедоръ, съ Петей, само собой. Зину я позвала у насъ погостить. Будетъ весело, я обѣщаю. И обѣщаю не кукситься. Я была немножко злюкой, потому что сердилась на тебя нѣсколько, но понимаю, что такъ нехорошо. Приходи же. Обѣщай, что будешь приходить, ну, пожалуйста!»

Это было предложение мира. Прекрасная дама извещала своего рыцаря, что больше не сердится и даже признает известные свои ошибки. Разумеется, галантный кавалер, даже если ему всего