— Конечно, наливай, а то мы вроде и выпиваем, но ни в одном глазу… — сказал Денис, глотнул виски и внимательно посмотрел Кудрину прямо в глаза.

— Ты знаешь, Жека, — тихо сказал Денис, — точно меня бог привел снова к тебе! И, видимо, все эти годы он делал все, чтобы наши дороги вновь пересеклись. Коль так уж вышло, я хочу тебе кое-что рассказать о своей семье, чего ты не знаешь. Долгие годы это была наша семейная тайна, говорить о ней было опасно, но сейчас уже можно, и я хочу именно тебе… Ты — второй человек, кому я это рассказываю.

— Почему второй? — удивленно спросил Кудрин.

— Я потом отвечу на твой вопрос, — ответил Денис, — хочу, чтобы ты помог мне, а в чем — послушай и сам все поймешь…

Осенью 1969 года, когда наш оркестр вернулся с гастролей по Уралу, я получил телеграмму от матери, что бабушка совсем плоха, просила приехать в Москву. Поскольку после гастролей образовался интервал в концертах, наш руководитель оркестра дал мне краткосрочный отпуск, и я прилетел в Москву. Бабушке действительно было очень плохо, она уже не вставала с постели и почти ничего не ела, но моему приезду очень обрадовалась и долго гладила рукой мои волосы, говоря при этом, что такие же густые волосы были у моего деда.

На следующий день после приезда мать пошла на работу во вторую смену, а я остался с ней. Бабушка попросила меня сесть рядом с ней на стул и вынула из сумки, стоящей у ее изголовья на тумбочке, небольшую потертую кожаную коробочку. Открыв ее, она извлекла старую фотографию, на которой во весь рост стоял высокий широкоплечий человек с небольшой бородкой и горбатым носом, держащий за руку маленького ребенка.

— Это твой дедушка — Федор Иванович Горин, а маленький мальчик — твой отец, — сказала бабушка.

Так я впервые увидел своего деда. Всегда мои детские расспросы о нем пресекались матерью и самой бабушкой.

И, наконец, я узнал, кем был мой дед. Она отдала мне эту коробочку, где помимо фотографии лежали серебряный крестик и маленькая иконка. И еще она вытащила из-под своей подушки небольшой потертый блокнот и тоже отдала его мне.

— Сохрани, Денис, это дневниковые записи твоего деда, — с болью в голосе сказала бабушка, — а это его крестик и иконка, теперь они твои. Сейчас время такое, что многие люди в бога не верят, но придет время, и все вернется на круги своя…

Раскрыв блокнот, я увидел исписанные страницы мелким каллиграфическим подчерком с правым уклоном, — продолжал Денис, — бабушка старалась говорить быстро, как будто боялась что-либо пропустить, а иногда на минуту замолкала и, закрыв глаза, просто лежала и смотрела куда-то вверх. Собиралась с силами. И уже через несколько мгновений она снова начинала свой рассказ, и казалось, что она жила в нем, переживая вместе с дедом все превратности тяжелой судьбы. Уже под утро, закончив свой рассказ, она закрыла глаза и показала на дверь, чтобы я шел спать. Бедная моя бабушка! Долго не мог заснуть. Перед глазами стоял портрет моего деда. Я переживал шок. Меня долго не покидал вопрос: почему его жизнь, его бесценная жизнь — трагедия не только одного человека, но и всего русского народа?

А через два дня моя бабушка умерла… — Денис налил в фужеры виски.

Они выпили залпом, немного перекусили.

Кудрин приготовился слушать излияния своего друга, знал, что ему пришло время выговориться, а потому закурил, откинулся поудобней и лишних вопросов не задавал.

— Мой дед Горин Федор Иванович родом из Сестрорецка, небольшого городка в тридцати километрах от Санкт-Петербурга. Этот городок получил свое развитие в конце 19 века, когда была сооружена Приморская железная дорога, и он стал крупным центром отдыха на всем побережье Финского залива. Здесь был построен один из первых на северо-западе России санаториев «Сестрорецкий курорт». И еще одной достопримечательностью городка был оружейный завод, который заработал на всю мощь в годы Первой мировой войны.

Обслуживающий персонал санатория и завода в основном селился в Сестрорецке. В городе к тому времени было много ремесленников-кустарей; чинили обувь, кухонный инвентарь, ну и всякое такое. Обслуживали население ремонтом. В основном эти кустари ютились в подвальных помещениях, куда не только солнце не заглядывало, но и воздух еле проникал. Но были и такие, которые успели сколотить небольшой капиталец; они снимали помещение с выходом на улицу, имели собственную вывеску и даже пользовались наемным трудом…

Одним из таких ремесленников и был отец моего деда Иван Митрофанович Горин, — продолжал Денис, — и, как рассказывала бабушка, дед с гордостью вспоминал о висевшей над входом в мастерскую большой вывеске: «Сапожная мастерская Горин и Ко.» Мой дед очень уважительно говорил о своем отце, который своим трудом от простого чистильщика обуви дошел до обладателя своей маленькой обувной мастерской. Особенно с теплотой он вспоминал отдельные эпизоды жизни в Сестрорецке, например, как его отец, а мой прадед, по воскресеньям ходил в мелочную лавку. Мелочная лавка — это, надо сказать, особый вид мелкой торговли, и он поражал разнообразием. Представляешь, когда на полках лежали продовольственные и промышленные товары вместе? Такая мелочная лавка была как раз напротив дома, в котором располагалась мастерская прадеда. Так вот, — улыбнувшись продолжал Денис, — Иван Митрофанович шел в лавку, покупал «мерзавчик» — четверть бутылки водки. На закуску всегда брал соленые огурцы, они здесь были всегда в наличии. Затем он садился на скамейку у дома и, вышибив пробку из «мерзавчика» ладонью правой руки, выпивал залпом водку и смачно закусывал соленым огурцом…

— Ну, Дениска, я теперь знаю, на кого ты похож, — сказал, улыбнувшись, Кудрин, — ты вот даже виски закусываешь исключительно соленым огурцом.

— Слушай дальше…

— Мой дед закончил гимназию и поступил в Петербургский институт инженеров путей сообщения на факультет геодезии и картографии. Годы учебы давались ему тяжело. Удел многих студентов: полуголодная жизнь с одним чаем, неустроенный быт, не на что было одеться и обуться. Эту участь в полной мере вкусил и Федор Иванович, однако это закалило его, ибо с юных лет ему приходилось рассчитывать только на себя самого. Он, как и большинство однокурсников, происходил из малоимущих слоев. Будущее свое целиком связывал с образованием. Среди молодежи той поры росло сознательное стремление к знаниям. Первую свою научную статью дед опубликовал в петербургском студенческом сборнике.

К окончанию института в 1900 году у Федора Ивановича были опубликованы уже три научные статьи, посвященные проблемам картографии северной части России. Работу ему предложили в научном отделе, созданном при Министерстве путей сообщения. За год дед опубликовал несколько статей, посвященных вопросам картографии северных территорий.

Так уж случилось, — продолжал Денис, — что в это время готовился проект русской полярной экспедиции, которой ставилась задача пройти Северным морским путем от Кронштадта до Владивостока. Руководителем экспедиции был назначен известный полярный исследователь Э. Толль. Он заинтересовался научными работами деда и пригласил его принять участие в экспедиции в качестве картографа. Жизнь выдала деду огромную фору, предоставив ему, еще совсем молодому человеку, окунуться в большую науку, да еще с самим Э. Толлем. На протяжении всей экспедиции дед, как и все остальные ее участники, усиленно работал над составлением карты малоизученных территорий северных островов. В этой экспедиции он познакомился и подружился с молодым офицером и руководителем гидрологических работ Александром Колчаком. Дед в своих записках так характеризовал его: «Небольшого роста, стройный. Лицо с острым тонким профилем, нос с горбинкой, тонкие губы. Весь его облик — это олицетворение силы, ума и благородства». После завершения плавания дед помогал Колчаку готовить доклад об экспедиции на заседании Русского географического общества, а потом по рекомендации Толля был назначен преподавателем картографии в Морской академии. Затем судьба развела их, — проговорил Денис, — Колчак отправился на войну с японцами, а дед так и продолжал свою преподавательскую работу в Академии. Но в 1912 году они снова встретились. Колчак приезжает в Петербург и поступает на исследовательскую работу в ту же Морскую академию. В это время Колчак — уже известный человек, он награжден Императорским орденом «Святого Равноапостольного Князя Владимира» 4 степени и избран действительным членом Российского географического общества. Он стал обрабатывать материалы полярных экспедиций, и снова мой дед активно помогал ему, составляя первые карты малоизученных островов северных морей. Им удалось внести существенные изменения и исправления в старую карту, сделанную по итогам экспедиции Нансена. Когда была опубликована монография Колчака «Лед Карского и Сибирского морей», где впервые было изложено учение о морских льдах, она была очень хорошо принята научным сообществом. Александр Васильевич в благодарность за оказанную помощь подарил деду морской офицерский кортик с серебряным эфесом, на котором было выгравировано: «Федору Горину с благодарностью от Колчака». В 1915 году Колчак покидает Академию и уезжает на Балтийский флот, а в 1916 году по Указу Императора Николая Второго ему было присвоено звание вице-адмирала, и он стал командующим Черноморским флотом.