Спрашивается, как она с таким ранением собиралась воевать и командовать своими людьми дальше? У нее же кусок железа где-то в печенке или кишках застрял, и теперь явно имеет место быть обильное внутреннее кровотечение, от которого она в течение максимум нескольких часов или потеряет сознание или вообще помрет. Даже в нашем времени, где уровень медицины, а особенно хирургии, не чета здешнему, спасение при подобных тяжелых ранениях – вещь далеко не очевидная.

Ей-богу, связал бы ее и насильно отправил в тыл, но ведь некогда, да и и не поймут меня, если попробую вязать старшего по званию…

В этот момент у нашего танка появился командир подбитого замыкающего «Т-34» сержант Парфеньев с руками, по самые плечи запачканными маслом и прочей машинной грязью, и оставшийся без танка сержант Крутсу, от которого почему-то сильно воняло горелым. Вид у обоих танкистов был довольно удрученный.

– Ну, что там у вас? – спросил проворно спрыгнувший на землю с башни своего танка Чемоданов.

– Товарищ лейтенант! – доложил Парфеньев, по-уставному подняв грязную правую ладонь к потертому шлемофону: – В мой танк было одно прямое попаданием фауста. Перебило гусеницу и практически снесло правый ленивец, других серьезных повреждений машина не имеет, потерь в экипаже нет!

– И что думаешь делать? – вздохнул Чемоданов, понимая, что ничего хорошего в бодром докладе сержанта нет.

– Сейчас соединяем правую гусеницу. Заведем ее прямо на опорный каток, минуя ленивец! – отрапортовал Парфеньев.

– И что это тебе даст?

– Ну, ползать сможем, товарищ лейтенант…

– Ага. Только на брюхе как черепаха, плохо и медленно. Вас же заносить будет плюс к этому постоянный риск срыва гусеницы на поворотах или неровностях…

– А что тогда делать? – захлопал глазами Парфеньев.

– Лейтенант, – вступил я в разговор. – Давай сделаем так. Пусть Парфеньев и безлошадный экипаж Крутсу остаются на месте. Без спешки соединяют гусеницу, берут на броню убитых и раненых пехотинцев и возвращаются на исходные. А мы оставшимися двумя машинами будем продвигаться дальше, к замку.

– А что, это идея, – согласился Чемоданов и задумался.

– Да кто бы спорил. Кстати, Парфенов и Крутсу – можете собрать трофеи. Осмотрите гитлеровских покойников, вдруг какие-нибудь важные документы найдутся. А экипаж сержанта Крутсу может осмотреть вон тот «Мардер». Он вроде без повреждений, и если горючка в нем есть, можете отогнать его в расположение своей бригады. Вам за это потом точно спасибо скажут. Только ты, товарищ лейтенант, доложи о нашем решении в штаб по рации. А то обвинят в само-управстве и еще бог знает в чем…

Насчет «важных документов» я, положим, сильно преувеличил, а вот насчет доложить начальству мысль была дельная – если товарищ старший лейтенант Махняеева переживет этот наш рейд, она вполне может наклепать командованию на Чемоданова и остальных танкистов – мол, хотели силой отстранить ее от командования и в санбат отправить.

Чемоданов с этим предложением согласился и, кликнув Мантурова, полез к радиостанции. Через несколько минут он вылез из танка вполне удовлетворенный, сказав что «Волхов» (это был позывной штаба корпуса) принятое им (а точнее – мной) решение одобрил.

– Значит, раненые остаются с тобой, – приказал лейтенант Парфеньеву. – Как починишься – немедленно возвращайся. И доложишь там о том, что мы вполне успешно продвигаемся к замку, сопротивление встречаем очаговое.

– Есть, товарищ лейтенант! – отрапортовал Парфеньев, который, по-моему, был вполне доволен таким «поворотом сюжета».

– По машинам! – крикнул Чемоданов вполне себе твердым командным голосом. Экипажи полезли в люки.

Таким образом «в активе» у нас остались шедший головным чемодановский «Т-34–85» и замыкающий «Т-34–76» со старомодной низкопрофильной башней-«пирожком» (такие машины с одним большим башенным люком на заводе № 112, он же «Красное Сормово», клепали по практически довоенным чертежам вплоть до лета 1944-го), которым командовал низкорослый старшина со смешной фамилией Топорок. Десант начал размещаться на танковой броне.

Заняв привычное место в командирской башенке головного танка, я видел, как два бойца и санинструктор помогают старлейтше Махняеевой лечь на крышу МТО топорковского танка на расстеленную шинель. Лицо у нее было более чем страдальческое, но при этом она была в сознании, что-то говорила (явно продолжая командовать вверенным ей подразделением), и автомат из рук не выпускала.

Оба танковых «В-2» с грохотом завелись, выбросив из выхлопных труб искры и струи дыма, после чего мы двинулись в прежнем направлении.

Примерно через километр впереди, за росшими на обочинах дороги деревьями, показалась развилка и справа, явно со стороны города «Нордлингбурга», прямо перед нами выскочил камуфлированный в песочно-зелено-коричневые тона «Опель-Блиц» с наливной цистерной, явно вознамерившийся двигаться в одном направлении с нами. Увидев чужие, да еще и явно русские (на башне «Т-34–85» лейтенанта Чемоданова, кроме номера 299, присутствовала размашистая надпись «За Родину!») танки, водила «Опеля» попытался прибавить скорость и оторваться от нас, но заработали оба пулемета чемодановской «тридцатьчетверки» и автоматы десантников – и все заняло какие-то секунды.

Автоцистерна потеряла скорость, вильнула в сторону и через мгновение взорвалась, лопнув огненным шаром на обочине дороги (правильно, не молоко же в ней везли, в конце концов?), поравнявшийся через какие-то секунды с этим местом наш танк обдало жаром и специфическим ароматом горящего синтетического бензина.

Останавливаться мы не стали – смотреть там было все равно не на что.

Между тем дорога ушла несколько влево, деревья на обочине стали реже и впереди наконец открылся во всей красе тот самый пресловутый замок. Я поднял к глазам бинокль и присмотрелся, насколько это позволял идущий на большой скорости изрядно трясущийся при этом (меня швыряло внутри командирской башенки как некий предмет в унитазном водовороте) «Т-34».

Ну, положим, назвать это строение «замком» было некоторым преувеличением. Ни стен, ни рва вокруг, ни подъемного моста тут не имелось и в помине. Это было просто четырехэтажное краснокирпичное здание, выстроенное квадратом на вершине невысокого холма. На глаз построено оно было где-то не ранее XVIII века, поскольку имели место большие окна и всякие пошлые элементы украшательства вроде лепнины и разных там фальшивых башенок на фасаде.

В нескольких сотнях метров за замком, с западной стороны, смутно просматривались какие-то здания поменьше, в одном из которых, низком и длинном, я почти безошибочно определил нечто похожее на животноводческую ферму или конюшню (в конце концов, я за последние годы кое-что повидал в этой самой Европе) – видимо, в более спокойные времена там размещалось замковое подсобное хозяйство.

Въезд во внутренний двор замка, похоже, был через единственную, хотя и достаточно широкую арку. А вот ворот как таковых (даже решетчатых, в стиле какого-нибудь Зимнего дворца) не было и в помине.