Он оборачивается ко мне. Его лицо выглядит просто ужасно.

— Ты прав. Конечно. Раз уж мы друзья, мне следует получше обходиться с тобой. Сейчас, сейчас.

Он вытаскивает из сумки нож устрашающего вида с длинным и широким лезвием. Приближается ко мне с улыбкой слабоумного. Потом наклоняется надо мной и двумя уверенными движениями освобождает мне руки и ноги.

Я с трудом сажусь, массируя запястья, чтобы восстановить кровообращение.

— Моя голова, к сожалению, не слишком хорошо работает, — извиняется он. — А все этот мерзкий воздух. Хуже, чем криптонит.[95]Ладно, воды хочешь?

Готшальк отцепляет от пояса жестяную фляжку, отвинчивает от нее крышку и протягивает мне.

— Держи, она хорошая. Я собираю ее, растапливая снег.

Я с отвращением смотрю на фляжку.

— Пей!

Мне не остается ничего другого, как подчиниться и сделать глоток, стараясь не думать о том, какие опасности таит в себе эта далеко не кристальной чистоты вода.

— Хорошо, — говорит он, тряся флягой. — Молодец. Пить очень важно. А есть ты хочешь? Ты голоден?

Я качаю головой в знак отрицания.

— Не лги. Видно, что ты давно не ел. Давай, держи.

Он вытаскивает из кармана куртки несколько странных полосок цвета красного кирпича.

— Давай, попробуй. Это вкусно. И это наполнит тебя энергией.

Я засовываю в рот пыльную и грязную полоску.

— Жуй хорошенько…

Сколько времени мне уже никто не делал подобных замечаний? Когда мне удается оторвать от полоски достаточно большой кусок, чтобы почувствовать его вкус, на меня накатывает ощущение, будто я поймал ртом прошлое. Жуя с закрытыми глазами, я смакую прошедшие года, дождь, солнце, теплый ветер на своей коже.

Внезапно до меня доходит, что именно у меня во рту.

Что я сейчас ем.

Я выплевываю этот кусок. Готшальк разражается смехом.

— Что ты имеешь против причастия мясом? Помнишь ту слепую девушку?

— Причастия?..

— Помнишь ту слепую девушку? Ну ту, которая помогла тебе выйти из моего кафедрального собора? Так вот, это ты ее сейчас выплюнул!

После этого я уже не могу делать вид, что не понимаю, о чем речь.

Готшальк смеется:

— Я бы и вашего доктора съел с удовольствием! Наверное, у нее было нежное мясо!

Я со звериным рычанием бросаюсь на этого монстра, собрав все имеющиеся у меня силы. А их очень мало. Мне удается лишь на секунду заставить его потерять равновесие. А потом сумасшедший проповедник с ухмылкой дает мне такую оплеуху, что сбивает меня с ног.

И эта оплеуха спасает мне жизнь.

Я слышу свист пули, которая падает в снег рядом со мной. Звук, странным образом, доносится чуть позже.

Я и Готшальк оглядываемся.

Замечаем поблескивание металла на башне с часами.

Еще один выстрел.

Плечи Готшалька подскакивают, он катится кубарем, сбивая меня с ног. Потом встает на четвереньки, крича от боли, распрямляется и бежит зигзагом, чтобы перехитрить стреляющего, по направлению к острову Сан-Микеле.

Длинный канал, по которому раньше ходили речные трамвайчики, как минимум на два метра глубже, чем остальная лагуна. Он похож на длинную траншею, которая соединяет Венецию с островом-кладбищем. Тупица Готшальк бежит по направлению к этому высохшему каналу.

Еще один залп поднимает брызги снега рядом с моей щекой. Я тоже поднимаюсь и пускаюсь в бегство в противоположном направлении, к берегу.

Я не знаю, что именно заставило меня совершить этот выбор. Может быть, это был атавистический инстинкт первобытного охотника. Побежать так означало заставить невидимого снайпера выбрать одну из жертв. Увеличить количество мишеней.

Я бегу зигзагом, как это делал Готшальк. Это тоже повышает мои шансы.

Цель так близка: высохший канал, который закрыт от стрельбы рядом домов. Всего пара десятков шагов, и стрелок больше не сможет ранить меня.

Только бы не умереть еще раньше…

У меня болят кости, целой симфонией разных болей; дыхание мое прерывается, как будто вместо воздуха в мои легкие поступают лезвия бритвы. В ушах оглушительный стук крови.

Я больше не слышу звуков выстрелов рядом со мной. Вижу только снег, который взмывает вверх фонтанчиками. Три, четыре, пять раз. Все более точные выстрелы заставляют меня отказаться от моей изначальной цели. Вход в узкий канал прегражден обломком моторной лодки, лежащим поперек его, а площадка между домами предоставляет снайперу удобное для стрельбы пустое пространство.

Я направляюсь ко входу в другой, более широкий канал.

Кажется, что я бегу уже вечность. Выстрелы прекратились. Наверное, стрелок меняет позицию.

Я пробегаю под каменным мостом.

Прежде чем погрузиться во тьму канала, я оборачиваюсь посмотреть на остров Сан-Микеле. В этот момент мне не видно Готшалька, но потом, через несколько секунд, я замечаю, как его голова показывается над дюной из снега, а затем, как он, с неожиданной легкостью, исчезает в широкой траншее, которая соединяет Сан-Микеле с городом.

Проклиная стрелка, который отдалил меня от моей цели, я продвигаюсь по каналу.

Сильный порыв ветра обрушивает красным дождем обломки кирпича со стены слева от меня, раздробив вывеску с названием улицы. Мне удается прочесть только итальянское слово «НИЩИЕ».[96]

Теперь я знаю, что стрелков несколько.

Как минимум двое.

Винтовка. Автомат. Или что-то другое?

Я бегу еще быстрее, направляясь к странному зданию: сарай с крутым склоном, который спускается прямо к воде. Скелет какой-то полуразобранной лодки объясняет мне, что это верфь, оставшаяся с тех времен, когда город был еще богат. Один из «скуэро»,[97]как они их называли. Важно то, что он сможет послужить мне укрытием. Я карабкаюсь по нему, несколько раз теряя равновесие. В конце концов, взбираюсь наверх и падаю, обессиленный, прислонившись к стене сооружения.

Отдышавшись, я уже было думаю, что дело сделано, но вот окидываю взглядом тот маршрут, который я проделал.

Мои следы отчетливо видны на снегу.

Слишком отчетливо.