Готшальк делает ироничный жест рукой.

— Ты думаешь, что я не понял, чем твоя церковь хочет изгнать черного дьявола?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Да ладно. Я же прочитал дневник твоего русского друга.

— Так это ты украл его у меня!

— «Украл» — это грубое слово. Скажем так: в наши дни так редко удается почитать что-нибудь необычное, что находка дневника Максима была лучом света в темноте безотрадной серости этой жизни, посвященной служению Богу… И еще это радио! Невероятное радио!

Готшальк почесывает шею. На ней лопается гнойничок, и ручеек липкой субстанции льется мне за шиворот.

Отвратительно пахнет гноем.

— Извини. Ты же, наверное, брезгливый, как и все священники. Конечно, вы уже не такие, как в прошлые времена. Времена костров и крестовых походов.

Я мечтаю потерять сознание. Заснуть и не слышать этого слащавого голоса, искаженного ледяным воздухом и, возможно, алкоголем, поскольку тошнотворный запах перегара тоже слышен в этом «букете».

Готшальк идет по середине склона, расставив руки в стороны и балансируя, как канатоходец.

Я смотрю, как доски дряхлого мостика прогибаются под нашим весом. Но он все же выдерживает, хотя и скрипит в агонии. В конце концов чудовищу удается поставить ногу на твердую землю того, что когда-то было морским дном. Под его сапогами похрустывает лед. Он сбрасывает меня в снег, как мешок.

— Ну вот, дело сделано. Видишь, ты, Фома неверующий?

Он вытаскивает из кармана грязной куртки страховочную веревку и нож. Напевая под нос, крепко связывает мне руки одним куском веревки. На другом, более длинном куске, делает скользящий узел и накидывает его мне на ноги.

— Я не могу больше тащить тебя на спине. Мы устроим санную прогулку. Вернее, я из тебя устрою сани.

Прежде чем я мог бы что-либо возразить, он подхватывает конец веревки и начинает тащить меня по свежему снегу. Под снегом слой льда, что облегчает ему задачу.

— Я тебя искал, ты знаешь? Я хотел поговорить с тобой. Честно, просто поговорить. Ты интересный человек, я это сразу понял. Мне жаль, что между нами возникли некоторые недоразумения. Я и ты, мы сделаны из одного теста, знаешь? Мы люди Господа…

Чтобы отвлечься от постоянной болтовни Готшалька, я пытаюсь понять, куда он меня тащит. Сначала я надеялся, что он идет к острову мертвых. Но он свернул вправо, следуя вдоль домов. И все не переставая трещать.

— …ты их тоже видел? Мертвых, я имею в виду. Голоса, люди в масках. Их нельзя отчетливо разглядеть, но они существуют. Я не сумасшедший. Я их видел и слышал. Это наказанные души, и их господин — дьявол. Его я тоже видел. Они вокруг тебя. Это ты их притягиваешь. И они хотят тебя. Но я их перехитрил. Теперь, когда ты у меня в руках, я покажу им. Если они хотят заполучить тебя, им придется иметь дело со мной. И я их жду. Я не боюсь демонов. Я уже стольких изгнал, железом и водой. Ну и огнем, конечно. У меня есть на них управа…

У него усталый голос, задыхающийся от прилагаемых усилий, которые он тратит на то, чтобы тащить меня, и от боли, пожирающей его изнутри.

— Этот город полон видений. Это как пустыня, в которой дьявол испытывал нашего Господа. Ты не должен слушать голоса. Не должен верить миражам. Истина…

Он не заканчивает фразу и продолжает волочить меня по снегу молча.

— Куда ты меня тащишь? Куда ты тащишь меня?

Готшальк не отвечает.

Снег забивается мне под одежду, замораживает мне спину. Камни, кусочки стекла и другие невидимые под белым покрывалом предметы царапают и ранят меня. Человек, который меня захватил, не замечает этого, он продолжает тащить меня как мешок, как бревно, как мертвую дичь. Если бы у меня оставалось хоть немного сил, я бы попытался освободиться. Но мне тяжело даже дышать.

Подождав немного, Готшальк снова заговаривает со мной:

— Спасибо за подарок. Это лучший подарок, который я получил в жизни. Тебе стоило бы прочитать дневник твоего друга. Это вещь, которая взрывает мозг. Ты знаешь, насколько русские умнее нас в этих вещах, правда? Твой друг был умнее всех. Я поражен, что после развала СССР он не стал номером один в каком-нибудь исследовательском институте, который занимается разработками вселенского масштаба.

«О ком ты говоришь? — хочется мне спросить. — О Максиме? Что за ерунда?»

— …я думаю, что он отправился в Рим, чтобы спрятаться под крылышком Церкви. Обычно русские просили политического убежища в США, но твой друг отправился в Ватикан. По тому, как он описывает тебя, создается впечатление, что вы с ним были друганами. И ты все это время вообще не знал, кто он такой, над чем работал?

— Нет, я ничего не знаю.

— Я говорю тебе, что этот человек вскрыл мне мозг. Он гений. Ты знаешь, что там, в этом дневнике?

— Я его не читал.

— Я вижу. Если бы ты прочитал, это было бы заметно. Никто не может остаться нормальным, прочитав его. В этом дневнике есть все. Все. Объяснение всего того, что случилось… Монстров… Этих адских созданий…

Я задаю себе вопрос, как существо, подобное Дэвиду Готшальку, может вообще рассуждать о монстрах.

— Там внутри все. Включая способ, как остановить этих монстров. Но не все! Нет, не все! Твое радио… Радио, которое я отобрал у тебя вместе с дневником в Урбино… Это дерьмовое радио, которое выглядело как детская игрушка… Каким-то образом незадолго до приезда в Римини это радио начало получать сигналы. Зажглась лампочка, и начал говорить какой-то голос. Спрашивать о тебе. Звук был искажен, но понять можно было. Я не слышал радио двадцать лет. Это был такой шок. Сначала я вообще подумал, что это какие-то помехи, но голос сообщил мне, что он говорит из места под названием Новый Ватикан. И тогда я понял, что это все было правдой. Все, что ты мне рассказал, я имею в виду. Про то, откуда вы, и прочее. Ну, и мы с Максимом закорешились. Я сказал ему, что ты плохо себя чувствуешь, что было, в общем-то, правдой, не так ли? И что как только ты поправишься, то вызовешь его сам. Потом я выключил радио, сказав, что не стоит тратить зря батарейку, и пустился на поиски тебя…

— Зачем? — выдыхаю я.

— Затем что ты теперь мой пропуск к спасению. А может, и к чему-то большему. С твоей помощью я войду в Новый Ватикан, добьюсь почестей. Когда мы очистим мир от дьявола, никакого вознаграждения не будет достаточно. Может, я даже сделаю карьеру, как ты думаешь? Проповедовать я умею, да и вид у меня представительный…

От подобного хвастовства у меня снова возникает тошнота.

Но, конечно, сопротивляться мне сейчас не стоит.

— Почему же тогда ты меня связал? Если мы должны быть друзьями, тогда освободи меня!

Гигант делает еще три шага. Потом неожиданно останавливается, ослабив натяжение веревки, на которой он меня тащит.