можем». — Ничего мать не ответила, только мальчишку в колени зажала, да в окно отвернулась. «Нет уж не надо нам ни злата ни серебра, только свое дитё дороже всего!» — «Ну как знаете», говорит купец: «только вот говорю я вам, вы ето первое счастье не упускайте». А у купца богатство было несметное: двадцать пять магазинов только в Москве, да по другим городам. Именитый купец был, буржуй порядошный.

Встал он, уходить собрался, да и говорит опять: «Ну, вот што: не отдаете его мне, и не надо, а я, хоть, вот свожу его к себе, покажу его жене». — «Ну што ж, ежли вы его не утратите, то пожалуста, свозите; только» говорит: «Кабы на вас разбойники дорогой не напали» (раньше ведь разбойники буржуйчиков щупали). — «Ну я не поеду ночью», говорит.

Повез он его. Приезжают это оне в Москву, повел он его в свой пассаж, и до чего прекрасно там все убрано и како богатство, рассказать нельзя! Злата, серебра, зеркала, хрусталь, сласти везде, всякие, што такое! Походили они везде, посмотрели, наугощал его купец всяким кушаньям и потом спрашивает: «Ну што, домой поедешь?» — «Нет», говорит Коля: «я домой не поеду. Што мне там пропадать в деревне. Пошлите, говорит, письмо отцу, што я не поеду домой, а пусть они сами суда перебираются».

Обрадовался купец. Живо был тут на оценке дом, надписал он его на Голубева; наполнил его всякими товарами, поставил прикащиков, поваров и послали отцу в деревню: «Приежжай, будешь жить без нужды, здесь всего довольно, што там сидеть в деревне!»

Прекрасно. Послали. Получил отец известие, видит, што сын не думат назад ехать: значит, ндравится ему там. Стал собираться с бабой. Был у его в деревне брат; он наделил его землей, передал ему все свое деревенское хозяйство и говорит: «Я уезжаю в Москву жить; Коля у меня уж там». Распрощался, сел на почтовых, — и — их, прощай деревня! Только пыль столбом!

Приежжают они в Москву. Там на вокзале спрашивают их: «Кто вы такие?» (человек был им послан). «Мы таки-то таки приехали, вот сын у нас, мальчик, тут живет у купца Овсянникова». — «Вот прекрасно», говорят: «я вас стречать выслан, пожалте!» Ведет он их к дому двухэтажному, большущий, каменный. Внизу магазины, верьх под квартиры сделан. «Вот», говорит: «это ваш дом!» Прикащики все выстроились, поклонились, доверенный тут: «Вот, говорит: «ваша домашность, мы ваша прислуга. Ваше дело — распорядиться, наше — исполнить хозяйский приказ». — «Ба», удивлятся мужичок: «уж и при́слуга приставлена». Оробел даже. «А што можно распорядиться», говорит: «я человек темный». — «А што можно распорядиться, всё будет исполнено по вашему приказу», опять ему доверенный.

Ну зажил он тут, словом, и пошла у него торговля такая, што удивление. Мальчика Колю отдали в училишше, штобы он развил голову свою. Было ему лет пятнадцать, как он кончил городское училишше; в навирситет на студента пошол учиться: лет семнадцать уж наверситете курсы стал кончать. Тогда купец говорит: «Будет тебе, Коля, учиться, привыкай к делу!» Ну красавец был! верба, просто, молодой человек! Народ валом валит, ну отбою нет от иф магазина, и не знает купец, как нарадоваться на свое счастье. Хотели женить его родные. «Нет», говорит: «молод я ешо!»

А у Константина Павлыча жена была красавица; она охотница была влюбляться в молодых людей, и уж давно заприметила его, да не знает, как встретиться. Вот выбрала она время, когда парень один был в магазине, заходит бытто за покупками, попросила ве́шши, да как умильно заглянула в глазки и по англицки стала ему говорить (он был по англицки обучон тоже), и всё подговариватся, кого он любит, и как ндравится ему её красота. А он так спокойно отвечает, што он ишша молод и не знат ничего, а люблю, говорит, всех равно. Она раз, два в магазин, три. Он все так: «Всех — говорит — ровно люблю и, хотя — говорит — я не могу, я — молод». Крепко ето её за сердце взяло, потому́ видит, ничего не может она с им поделать, не поддается, а уж больно хочется ей парнем завладать.

Придумала ето — хлоп к кассиру Государственного Банка! Выставлят два револьвера: «Вот видишь,» говорит: «ету штуку, сейчас, положу здесь на месте!» — «Што это, ваше высочество?» — «Сознаёшься», говорит: «передо мной, али нет?» — «Сознаюсь», говорит: «ваше высочество!» — «Можешь ты», говорит: «помочь мне в моем деле?» — «Могу помочь», говорит: «ваше высочество!» — «Так вот, сделай мне подкоп, да штоб шол он отсюда прямо в спальню к сыну купца Овсянникова, да штоб ни одна душа об этом не знала; работу вести день и ночь, и штоб в три дни все было готово!» — «Будет исполнено, ваше высочество!»

Как уж там работал — неизвестно, но только на третьи сутки прокоп был сделан; землю убрали в Москву-реку, елекстричество поставили — хоть прогуляться от скуки и то не грех! — и прямо подвели етот прокоп под Овсянникова под кормлёныша в дом, в спальну. Вот также он приходит в свою спальну, свечку засветил, прилёг и газету взял, читал, читал — уснул. Вдруг кто-то его дёрнул. Он скинул глаза, перед им стоит та самая женщина-красавица и держит перед им левольвер. «Видишь?» — «Вижу», говорит: «а за што же я — говорит — могу ету смерть напрасную принять?» Оробел сёж-таки парень. «А за то», говорит: «ежли не будешь подчиняться моему приказу, тут», говорит: «и дух из тя вон!» — «Зачем же», говорит: «я ишшо умирать не хочу, скажите, што вам угодно от меня?» — «Ну, так вот што», говорит: «знай, што ты мой, а я твоя!»

Выставила сейчас вина хорошего. — «Выпьем», говорит: «за наше знакомство, да давай сперва поцелуемся!» — «Да я не мачивал губ никогда, и совсем не приучался к етому», говорит. — «Не подавишься, без примочки безо всякой!» — Ну вот стукнули оне заграничного, и разобрало её, кровь то заходила. Ну она раздеётся тут совсем и ложится на его ложе. Ну тут нечего рассказывать, не маленьки. Пошло ето у них дело: тень-тень да и каждый день!

Вот два монаха — мало там у их доходов, дак оне начали еще тут стрелять. Докладывают купцу Овсянникову, што пришли монахи, старички-страннички, ночевать просются. А Овсянников сильно любил рассказы всяких странников слушать. Просит послать старичков. Заявлются они; распросил их