— Значит, вы думаете, что «профессор» — это Гамильтон-Бейли?

Несколько секунд Айзенменгер молчал.

— Именно так я и думаю, — сказал он наконец. — Хотя, если окажется, что Гудпастчер действительно имел в виду его, это ровным счетом ничего не доказывает.

— Почему? — спросила Елена. Ей ответил Джонсон:

— Потому что в признании Гудпастчера написано, что «профессор» отрицал акт совершения убийства. Скорее всего, Гамильтон-Бейли будет утверждать, что ее убил кто-то другой — возможно, Рассел. А он лишь воспользовался этим, чтобы устранить свидетельство беременности Никки.

— А Рассел, естественно, заявит, что он ни причем, — добавил Айзенменгер.

— Иначе говоря, нет неоспоримых улик, доказывающих вину кого-либо из них, — удрученно констатировала Елена. — И мы опять остались у разбитого корыта.

— О нет! — возразил Джонсон. — Письмо Гудпастчера разносит в пух и прах все версии Беверли Уортон, сносит до основания все воздвигнутые ею фальсификационные сооружения. Нет ничего, что свидетельствовало бы об участии в убийстве Тима Билрота. И с этой точки зрения мы добились полной победы.

* * *

Беверли Уортон пребывала в прекрасном расположении духа вплоть до того момента, пока в один прекрасный или, если угодно, ужасный день не наткнулась в служебном коридоре на спину Джона Айзенменгера, который в обществе Елены Флеминг покидал кабинет суперинтенданта. Дойдя до конца коридора, эта парочка начала не спеша спускаться по лестнице к выходу. Уортон сразу заподозрила неладное. Но прошел один день, за ним другой, третий, и все оставалось по-прежнему. В итоге она забыла об этом инциденте.

Поэтому она не особенно волновалась, когда суперинтендант вызвал ее к себе, — по крайней мере, поначалу старший инспектор не испытывала и тени беспокойства. Уортон решила, что это связано с делом о педофилии, которое она вела в тот период. К растлителям несовершеннолетних закон был беспощаден, и начальство живо интересовалось ходом расследования и тем, какой отклик оно находит в прессе. Но интерес этот не был уж слишком надоедливым, поскольку расследование продвигалось должным порядком.

И сейчас, полагала Уортон, суперинтендант заведет с ней разговор о педофилах, о финансовых затратах или об очередном интимном свидании.

Постучав, она подождала ответа. Ждать пришлось долго. Наконец из-за двери прозвучало разрешение войти, но голос, которым оно было произнесено, заставил старшего инспектора насторожиться.

— Вы хотели видеть меня, сэр? — спросила она абсолютно спокойно, стараясь тем самым показать, что она ведать не ведает, что послужило причиной вызова к начальству, но, о чем бы ни пошел разговор, она вполне уверена в себе. Лицо Беверли Уортон при этом было абсолютно бесстрастным. Начальник что-то читал, что именно, ей было не видно. Он продолжал читать, словно не заметил ее появления. Не менее трех минут суперинтендант с необычайным интересом знакомился с какой-то бумагой и, лишь заучив ее, видимо, наизусть, поднял глаза на Уортон. Суперинтендант был настолько зол, что даже побледнел.

Он молча глядел на нее секунд тридцать, которые текли так медленно, что Уортон показалось, будто сердце ее успело совершить за это время несколько тысяч ударов.

— Вы знаете, что это такое? — указал суперинтендант на несколько листов бумаги, которые минуту назад столь увлеченно изучал.

Она, естественно, не знала, и вряд ли шеф ожидал от Уортон, что она примется строить догадки на этот счет. Все, что ей оставалось, — это помотать головой и покорно приготовиться к получению нагоняя.

— Это было найдено в доме Гудпастчера. По сути дела, это его признание. Хотя подписи нет, почерк засвидетельствован. Здесь описывается его роль в убийстве и осквернении тела Никки Экснер. Об участии в убийстве Билрота здесь не говорится ничего.

Перед глазами у Беверли Уортон невольно возникли Айзенменгер и Елена. Сейчас старший инспектор Уортон чувствовала себя так, будто ее ощупывает прокаженный.

— Вы разрешите? — Она протянула руку.

Суперинтендант брезгливо взял листки со стола и швырнул ей, будто избавлялся от какого-то хлама. Беверли поймала листки и начала их просматривать. Последовало долгое молчание. Она стояла и читала — шеф так и не предложил ей сесть, — а сам он сидел вполоборота к ней, свирепо уставившись в угол.

Когда она закончила читать и вернула листки на стол, он повернулся к ней на стуле:

— Что скажете?

Надо было решать, как вести себя в этой ситуации. Точнее, как, по мнению начальства, она должна себя вести. Предпочтет ли он опять спустить это дело на тормозах или потребует нового тщательного расследования?

— Написано очень невразумительно, сэр.

Он в ярости схватил записи.

— «Она была уже мертвая я только разрезал как он сказал». По-моему, все понятно. А вам нет?

— Это означает, что Рассел убил ее и заставил Гудпастчера помогать ему. Но это, в принципе, не противоречит…

— Айзенменгер говорит, что это вполне мог быть Гамильтон-Бейли, и приводит достаточно убедительные доводы в пользу этого соображения. Это во-первых. А во-вторых, вы не просто впутали в это дело Билрота, вы целиком и полностью построили свою версию на его участии. — При этих словах суперинтендант принялся размахивать листками перед носом Уортон. — Я что-то не представляю, как можно его сюда присобачить. А вы представляете?

В первую секунду она хотела возразить, но секунда быстро прошла.

— Нет, сэр, — ответила она спокойно.

— Это полный провал, Беверли, с треском. Абсолютное и блистательное фиаско!

— Я знаю, сэр, но…

— И никакие «но» тут не помогут. Сначала вы говорите, что убийца Билрот, затем — что Билрот и Рассел. А теперь что? Билрот, Рассел, а также, возможно, Гамильтон-Бейли и Гудпастчер? Прямо эстафетная гонка на выбывание!

Уортон помолчала несколько секунд, давая начальнику возможность выпустить пар. Затем, дождавшись паузы, произнесла:

— Возможно, мы ошиблись, напрямую связав дело Либмана и Рассела с убийством. Но в таком случае вопрос, кто же все-таки ее убил, остается, если, конечно, это «признание» соответствует действительности, а не было внушено воспаленному мозгу одинокого вдовца «свыше».

— Вы что, верите в потусторонний мир, инспектор? — фыркнул суперинтендант.

Сама последняя фраза и тон, которым она была произнесена, не сулили ничего хорошего. Все это пахло как минимум понижением в должности. Беверли даже слегка запаниковала — это незнакомое для нее чувство оказалось весьма неприятным.

— Надо поговорить с Гамильтоном-Бейли, сэр. Многое зависит от того, что он скажет.

— Естественно.

— Мы ведь так и не знаем, кто именно убил ее. Не исключено, что Билрот…

Тут Уортон, к своему ужасу, поняла, что этого имени упоминать не стоило. Начальственный гнев вспыхнул с новой силой.