А это еще бабушка Антонина учила внучека Павлушу: ежели вдруг привалило — всего не бери, тогда и на худые времена останется. И в этом Павел был суеверен.

Косточкин взял фотоаппарат. До моста он доехал на маршрутном такси, узнав у администратора, какой номер туда ходит. Впрочем, администратор, светловолосая женщина в темном жакете, белой блузке и строгой юбке, заметила, что здесь все рядом. И, наверное, проще дойти пешком, тем более что придется спускаться с горы к Днепру. Но Косточкин решил не тратить сил… а точнее, ему не хотелось путать главный маршрут сегодняшнего дня с другими, и он жалел, что ходил за книгой. Сил-то у него был избыток. И с горы он мог почти полететь.

«Нет, — думал он, сидя в маршрутке и подпрыгивая на колдобинах, — поход за книгой все же что-то такое дал… Да, встречу с этими шагальцами».

Еще минут пятнадцать он похаживал возле пролома в крепостной стене, через который и вела дорога на мост, фотографировал собор снизу, паривший в тумане стройно и как-то музыкально.

Яна вдруг позвонила.

— Вы где?

— Здесь, — ответил он.

— У старого моста?

— Я?.. — Косточкин оглянулся на мост. — Не знаю… У моста, в проломе. Это старый мост?

— Нет. Обойдите стену и посмотрите направо.

Косточкин так и поступил и сразу увидел вдалеке Яну в темно-голубом коротком пальто с капюшоном, в вязаной шапке перламутрового цвета с помпоном. Она издалека улыбалась и махала рукой. Здесь ж стояла ее машина.

— А я здесь жду, — сказала она. — Вот же старый мост.

Она указала рукой в черной перчатке на остатки старого моста на этом и на другом берегу.

— Именно по нему сюда и приехал наш герой, — проговорила она. — Мне ужасно стыдно, что не перечитывала эту книгу. — Она пожала плечами и сложила руки в перчатках. На локте у нее висела сумочка.

Косточкин сообщил ей о своих безуспешных поисках. Девушка попросила его не волноваться, все-таки кое-что брат успел ей рассказать, но сам так и не смог вырваться: его сменщик с утра вроде бы был в порядке, так, лишь немного сморкался, и вдруг свалился с подскочившей под сорок температурой. Стас загорелся пройти этим маршрутом. У них вообще аврал, не хватает врачей, а люди на этих ледяных панцирях, которыми закован весь город, ломают руки-ноги-ребра. Вообще Минздраву надо в ноябре примерно всех граждан оповещать: Минздрав предупреждает: зимние города России опасны для жизни. Это она проговорила загробным голосом. Косточкин улыбнулся.

— А я ни разу не ходила по этому маршруту, — продолжала она. — Что ж, давайте уже восполнять пробелы? Пойдем вдвоем?..

И она вдруг в явном замешательстве посмотрела на Косточкина. И тот сомлел, уловив серебряный промельк длинных глаз…

— Хотя и не самое лучшее время, — пробормотала она растерянно, но тут же приободрилась и храбро спросила: — В путь?

Косточкин тряхнул, как конь, головой. И чуть ли не ногой ударил по снегу. Девушка засмеялась, оборачиваясь к церкви, как бы встроенной в стену, с золотыми звездами по синему куполу.

— Ну вот… — проговорила она. — Это и есть Днепровские ворота, у поляков они назывались Королевскими… Раньше здесь была пятиярусная громадина башня с воротами, с внутренней стороны Одигитрия под навесом.

Косточкин спросил: та самая, что приехала в собор после реставрации? Да. Но вообще-то это копия шестнадцатого века, а оригинальная Одигитрия, древняя Одигитрия, которую пожаловал городу Владимир Мономах, княживший здесь и построивший первый собор, исчезла то ли перед войной, то ли во время войны.

— Ее могли забрать поляки? — спросил Косточкин.

Они обходили стену. Яна взглянула на него удивленно.

— Поляки вообще-то с немцами воевали, — сказала она.

— О какой войне речь?

Оказывается, икона пропала во время Второй мировой, а где она была при поляках и литовцах, неизвестно. Но список, тот, что сейчас в соборе, вроде бы находился здесь, на башне… которой нет. А древняя Одигитрия сокрылась то ли от большевиков, то ли от фашистов. Или от тех и других вместе, что роднит оба режима. Может, находится где-то в подземельях, или в тайнике какой-нибудь башни, или где-то еще, кто знает. Полотна великих живописцев то и дело находят в каких-то чуланах. Косточкин припомнил фильм об одной американке, любительнице порыться в помойках и на свалках, пошариться по лавкам старьевщиков — где она однажды и прикупила за доллар или два многомиллионный шедевр Джексона Поллока.

— Дурацкая история, вполне в американском духе, — сказала Яна, наморщив носик. — Главное в ней: пять долларов и пятьдесят миллионов. И до сих пор не смогли точно решить, его это картина или нет. Там и отпечаток пальца фигурирует. Смешно. Такой шедевр, что только по отпечатку и можно отличить, подделка или нет. Вообще какофония этого алкаша мне не по душе совсем. Уж Кандинский чище, благороднее. У него надо учиться линии и цвету. А Поллок — попса.

— Иногда меня тянет на абстракции, — признался Косточкин. — Когда надоедает определенность тупая…

— Разве возможен абстракционизм в фотографии?

— Не знаю, — признался Косточкин, а сам подумал, что вот сейчас фотографирует вслепую, с ручной фокусировкой, и, может, что-то такое похожее и делает.

— Мне больше нравится определенность все-таки, — сказала Яна. — Так! — Она тряхнула волосами. — Но мы определенно уклонились от того времени.

— Какой это был век?

— Восемнадцатый… И отсюда капитан…

— У него странная фамилия, — проговорил Косточкин, заглядывая в карту. — Кайсанов.

— Татарская, — сказала Яна. — Но, например, первый историк Смоленска — Мурзакевич, тоже потомок татарина. Здесь скрещивались дороги Востока и Запада.

— Восток и не так-то близок, — возразил Косточкин.

— Дайте-ка мне схему, — потребовала Яна. — Ну вот. Кайсанов этот приехал набирать солдат и сразу попал на службу в церкви, что здесь стояла, увидел красавицу Наденьку, влюбился… — тут ее голос немного дрогнул, — с первого взгляда. И поехал в санях до дома ее маменьки купчихи Кубышкиной. Оцените фамилию!

— У нас завуч была Кубышкина, — сразу вспомнил Косточкин.

— Но одно дело учитель и совсем другое — купчиха. А учительницу у Эттингера наверняка звали бы Указкина.

— Или Глобусова.

— Или Пробиркина.

— Классночасова.

Они остановились перед светофором вместе с другими прохожими, и Яна замолчала. Загорались очи светофоров: желтый, красный, как будто над перекрестком выгибались быстрые мосты от одного светофора к другому, — вот это была абстракция. Или, точнее, символизация… ну, в смысле… Зеленый! Они перешли дорогу. Навстречу им попался монах с красноватым тонким носом, с брезентовым рюкзаком на плече.

Яна оглянулась на него и засмеялась, прикладывая кисть в перчатке к губам. Косточкин смотрел на нее вопросительно.