Собравшись с духом, он продолжил:

— Что же спрашивать, и так все понятно. Вот слушай, панна Вясёлка, дальше внимательно. У меня есть книга. Говорят, то ваша смоленская летопись. Дьяк Калентеенков то подтверждает. А он, кажется, много ведает и умен. Книгу ту я отыскал в торбе у Бунакова, как напали на нас лихие люди. Про нее проведали воеводы наши, они хотят забрать книгу на подарок королю или кому еще, не знаю. Коли узнают, что книга у вас, — так отберут. И я вот что спрашиваю: не ведомо ли тебе какое укромное место, в котором бы книгу передержать? Грот какой или подземелье? А как все закончится, так ты бы ее и подала дедушке. А мне она не нужна.

Девушка взглянула на него проникновенно, с удивлением и теплотой. Да, ее глаза золотились, как будто в них отражались веснушки или просыпались с нежных щек.

— Ведь это ваша книга, такому богатству позавидуешь… — сказал Николаус.

Николаус отлично понимал это, но снова и снова готов был жертвовать этим богатством, чтобы только еще раз увидеть это золотистое сияние девичьих глаз. Как такое бывает? Но он сам видел, вот, только что… Девушка смотрела под ноги.

Они уже почти поднялись на Георгиевскую гору, откуда надо было сворачивать на улицу, ведущую к дому Петра, как на другой улице показался Александр.

— Пан! Где ты застрял? Меня отправили к тебе на подмогу. Где наша лошадь? Матушка ждет воды! В доме ни капли. Я отслужил, тебе — на смену.

Подойдя, он поздоровался с девушкой. Взяв ведра у Николауса и сказав, что тут уже близко, сама донесет, Вясёлка пошла по другой улице, залитой солнцем. Оба пана некоторое время не двигались и ничего не говорили, а смотрели ей вослед. Потом взглянули друг на друга.

— Весело проводишь время, пан радный! — сказал Александр. — Может, хватит уже? Не пора нам подумать о нашем рыцарском деле?

— Сейчас я на стену пойду, — ответил глухо Николаус.

Александр улыбнулся, перья на его рогатывке качнулись. Улыбка у него была чем-то схожа с бликами в ведрах Вясёлки…

— Я тебе не про то говорю. Впрочем, готов отступиться, если и ты, пан, отступишься.

— Говорил бы ты, пан Александр, яснее, — сказал Николаус.

— Изволь. Забудь Вясёлку — и мы с тобой будем как братья.

Николаус смотрел, сдвинув брови, на светлое лицо Александра, как будто силясь разгадать нечто, непосильное его уму. Почему он должен забыть девушку? Как?

— Ты, пан Александр, сам не знаешь, чего хочешь, — сказал он.

— Нет перчаток, а то бы я тебе смазал, — проговорил Александр, — чтоб уж наверняка знать, трус ты или нет. Не кулаком же припечатать? Так знай: я смазал тебя перчатками по носу.

Кровь бросилась в лицо Николаусу.

— Где и когда будем драться? — спросил он.

Александр взглянул на его пояс с саблей.

— Пошли, — отрывисто бросил он.

Николаус, не медля ни секунды, пошел рядом. Они двинулись по той улице, где стоял дом Петра; миновали дом, слыша из-за забора только блеяние коз и никого не видя. Через два дома чернело пожарище. Здесь выгорели сразу несколько домов, но команде огнеборцев удалось пожар остановить. Хорошо, дождь брызгал и не было ветра, а так бы вся улица выгорела. За пожарищем они пошли краем оврага, видя через овраг собор на горе.

Им повстречались двое сопливых мальчишек в грязных рубахах, босых, в шапчонках, гонявшихся друг за другом с прутами, тонко свистевшими в солнечном теплом воздухе. Заметив шляхтичей, мальчишки присмирели, наблюдая за ними. Где-то по улице блеяли козы.

Шляхтичи шли дальше, огибая по тропинке усадьбу. И за нею уже не было изб, только густые кусты, деревца, еще не порубленные осажденными на растопку. Густо белела черемуха на склоне. Туда шляхтичи и спустились. Посмотрели по сторонам, вверх. Никого не было видно. Ниже черемухи зеленели лужайки. Здесь, по дну оврага пробегал ручей, было небольшое болотце с желтыми цветами. Пахло черемухой и зеленью. В кустах щелкал соловей. Наверное, самое укромное место в замке. Николаус озирался с некоторым удивлением и даже восхищением.

Александр склонился над ручьем, зачерпнул воды и ополоснул лицо.

— Пить не стоит, — тут же предупредительно заметил он, смахивая капли с ресниц, бровей. — А то и не успеем скрестить сабли.

Он засмеялся, открыто глядя на Николауса.

— До первой крови? — не отвечая на его шутки и улыбки, спросил Николаус.

Александр приподнял брови.

— Как? Нет!.. До первой смерти, если пан ее не боится.

— Хм, я уже умирал, — ответил Николаус.

— Теперь придется по-настоящему! — ответил Александр и вытащил саблю из ножен. — Не в бегах!

— Ты, пан, сквернослов!

— Омоем скверну кровью.

И они встали друг против друга, зорко вглядываясь, поводя саблями, — и скрестили их в мгновенном ударе, как будто некий золотой вензель, сверкнувший на солнце, выписали. За этим ударом последовала серия других. И снова в черемуховом воздухе вспыхивали вензеля, раздавался резкий звон металла. Соловей в кустах примолк. Но, отлетев подальше, он снова взялся выщелкивать что-то свое, выкатывать прозрачные камешки, что повисали в воздухе.

По лицу Николауса струился пот. Лицо Александра стало розовым. Несколько раз чья-то сабля задевала кусты, и под ноги падали веточки с листьями. Трава не мешала шляхтичам топтаться, делать выпады, отскакивать — свершать свой замысловатый танец, может, каких-то птиц больших, журавлей. Только молниеносные их клювы сулили смерть.

Александр не зря проводил за фехтованием уйму времени. Но и Вржосека обучал хороший мастер дома, ветеран, пусть и оставивший воинские потехи ради барж с зерном. Когда-то их отцы сражались плечом к плечу с врагами Речи Посполитой. Ну а теперь сыновья с беспощадной зоркостью выжидали миг для рокового удара друг другу.

Скрещивая сабли, они перемещались по полянке, пока не отступили в тень черемухи. Здесь драться было лучше, солнце не слепило. И сами фехтовальщики стали похожи на каких-то леопардов, вставших на задние лапы. Невероятным казалось то, что можно уследить за полетом сабель. Но так и было, каждый удар встречал защиту, а ответный удар наталкивался на острую и крепкую сталь.

Но вот что-то как будто сотряслось, словно воздух надорвался, и в тот же миг оттуда, из этого надрыва высунулось жало и ожгло плечо Николаусу.

— Ах!

Кто это воскликнул, не было ясно. Может, Александр. Или даже кто-то еще. Николаус чувствовал, что плечо будто вспухло и тут же опало, исходя кровью и парами, потекло в рукав, по боку, даже на животе он вскоре ощутил кровь. Лицо Александра заострилось, он стал похож в самом деле на птицу, сокола, даже нос будто уменьшился и загнулся острием. Он нанес еще серию ударов, превратив саблю буквально в трепещущий росчерк пера скорописца. Но Николаус отражал все удары и не давал этому соколу прорваться, хотя правое плечо и жгло, и чем быстрее он бил и отражал удары, тем обильнее текла кровь. Вскоре Николаусу уже казалось, что вензеля в воздухе алые. Кровь пульсировала на шее, на висках, рвалась на волю вся. Николаус вспотел до самых пяток. Он был словно в мыльне. Воздуху не хватало. Рука начинала дрожать. Как же это долго! Когда дерешься не на жизнь, а на смерть. Просто и понятно: один из них нынче умрет. Прямо сейчас… вот… Тонкий звон металла резал плотный цветущий воздух.