гребни и коробочки с пудрой, она продолжала молчать, будто не зная, о чем – или о ком – говорит ее дочь.

– Должна же быть для этого какая-то причина, – продолжала Джульетта, смахнув подступившие к глазам слезы. – Эта кровная вражда между нами бушует с прошлого века. За что мы сражаемся? Почему мы убиваем друг друга, если нам даже неизвестно, каким было первое оскорбление? Почему мы должны оставаться врагами Монтековых, если никто не помнит, почему мы ими стали?

Но разве не это есть корень любой ненависти? Разве не это и делает ее такой лютой?

У нее никогда не было причины, во всяком случае веской, во всяком случае справедливой.

– Иногда, – сказала госпожа Цай, положив гребни обратно на туалетный столик, – ненависть питается не воспоминаниями – поскольку их нет. Она становится такой сильной, что питается сама собой, и, если мы не пытаемся бороться с ней, она нам не досаждает. И не ослабляет нас. Ты меня понимаешь?

Конечно же, Джульетта ее понимала. Борьба с ненавистью подорвала бы их образ жизни. Борьба с ненавистью означала бы отказ от имени, от наследия.

Госпожа Цай отряхнула руки, глядя на испачканный ковер Джульетты со смутным беспокойством в глазах. Когда она снова перевела взгляд на Джульетту, на ее лице отразилась глубокая печаль.

– Ты знаешь, что ты натворила, Цай Жуньли, – сказала ее мать. – И не пытайся переубедить меня, потому что я больше ничего не желаю слышать, пока ты не опомнишься и не возьмешься за ум.

Госпожа Цай тоже вышла из комнаты, и стук ее каблуков отдавался оглушительным эхом в ушах Джульетты. Она стояла в одиночестве, слушая, как дверь запирают снаружи. Из горла ее вырвался всхлип.

– Я ни о чем не жалею, – крикнула она. Она не стала молотить по своей двери, не стала пытаться вымотать себя. – Я отказываюсь слушать вас! Я вам не уступлю!

Шаги ее матери затихли. Только теперь Джульетта свернулась в клубок, съежившись на ковре, и заплакала, яростно закричала, зажимая рот руками. Из-за города, из-за погибших, из-за крови на улицах. Из-за своей проклятой семьи, из-за своих кузена и кузин.

Из-за Ромы.

Джульетта подавила еще один всхлип. Она думала, что убила шанхайское чудовище. Она думала, что ведет охоту за новыми чудовищами, порожденными человеческой алчностью и наукой, отклонившейся от истинного пути. Но она ошибалась. В этом городе обитала другая чудовищная сущность, хуже всех прочих, питающая этих прочих, заставляющая город гнить изнутри, и эта сущность никогда не умрет, если только не лишить ее пищи. Неужели никто не лишит пищи ненависть? Неужели никто не отрежет ее от всех источников, которые питают ее?

Хватит.

Джульетта сделала глубокий судорожный вдох, заставив себя перестать лить слезы. Вытерев глаза, она внимательно оглядела свою комнату, мысленно отмечая про себя каждую вещь, которой ее не лишили.

– Хватит, – прошептала она вслух. – Хватит.

Как бы ни было разбито ее сердце, она может собрать его куски, пусть даже на время, пусть даже только для того, чтобы пережить следующий час.

Прежде она была наследницей Алой банды, она была Джульеттой Цай.

А Джульетта Цай никогда не смирится с поражением. Она не сдастся и не позволит другим диктовать ей свою волю.

– Вставай. Вставай. – Она встала на ноги, сжав кулаки. На ее безымянном пальце по-прежнему была повязана нитка, пропитавшаяся дождевой водой, грязью и бог знает чем еще, но она держалась крепко.

Они лишили ее пистолета, лежавшего у нее под подушкой, забрали револьверы, спрятанные в одежде, ножи, хранившиеся между книгами в шкафах. Ее дверь была заперта, но у нее оставался балкон. Она могла отодвинуть стеклянную дверь и спрыгнуть с него. Да, она не могла обогнуть дом и нарушить ход вечеринки, которая проходила внизу, – без оружия это было невозможно, – но она могла сбежать. Ее отец говорил серьезно – она могла бросить все и уйти.

Но какой в этом толк? Какой смысл бежать, если ей больше не с кем совершить побег? Если ей не к кому идти? Рома либо уже погиб, либо его скоро поставят к стенке. А она, Джульетта, всего лишь одинокая девушка, не имеющая ни власти, на армии, ни средств, для того чтобы спасти его.

Джульетта достала из гардероба коробку из-под обуви, стоявшую под платьями. Ее руки задели бисер, свисающий с их подолов, и в комнате раздался тихий мелодичный звон. Джульетта отшатнулась и резко села на пол, сжав коробку руками.

Она сняла крышку – все в коробке было таким же, как она помнила, все вещи были на месте.

Постер, старый билет на поезд и ручная граната.

Эта коробка стояла в ее гардеробе так долго – когда-то в ней хранились безделушки, которые Джульетта принесла с чердака, потому что они были слишком симпатичными, чтобы гнить среди разбитых абажуров и прочего хлама. Интересно, почему Алые не убрали ее из комнаты – потому что им не пришло в голову открыть ее или потому что, по их мнению, Джульетта была не настолько сумасшедшей, чтобы взорвать гранату?

Джульетта сжала ее в руке. Зеркало туалетного столика отразило и гранату, и сердитое выражение ее лица.

– Как это повлияет на ход войны, если я убью их прямо сейчас? – спросила Джульетта, говоря сама с собой, с зеркалом, с самим этим городом, который словно бы с лязгом остановился в этой холодной гулкой комнате. – Сейчас они все там, подо мной – видные деятели Гоминьдана и генералы, ведущие эту войну. Возможно, на вечеринку заглянул и сам Чан Кайши. Я стала бы героиней. Я бы спасла множество жизней.

Снизу донесся взрыв смеха. Послышался звон бокалов, гости произносили тосты, вознося массовые убийства. Кровная вражда была ужасна, но Джульетте казалось, что ее ход она могла бы изменить. Однако теперь убийства достигли невиданных масштабов, как и раскол. Алая банда против Белых цветов, гоминьдановцы против коммунистов. Одно дело попытаться прекратить кровную вражду, но что делать с гражданской войной? Она слишком незначительна, чтобы ей было под силу переломить ход войны, которая длится много лет.

Еще один взрыв смеха, более громкий. Если она взорвет гранату на полу своей спальни, это убьет всех, кто находится внизу, в гостиной. Джульетту одолевало отвращение. Она осуждала город за разрывающие его ненависть и злобу. Она осуждала своих родителей, свою банду… Но сама она ничуть не лучше. Один последний акт насилия, чтобы положить всему этому конец. Никакого наследия Алых. Никакой Алой банды. Если она тоже погибнет, ей не придется мучиться от того, что она натворила –