Они упали с остекленевшими глазами. Из их ран брызнула кровь, и когда Маршалл поднял руки в знак того, что сдается, левая часть его шеи была заляпана красным.

Это скверно. Очень, очень скверно.

Последние стоны Алых затихли.

– Заодно ты можешь расстрелять и нас, – заговорил Рома, прервав гробовое молчание. Слышалось только звяканье гильз, падающих на бетон. – Или нам выпадет честь быть разорванными твоими чудовищами?

Дмитрий улыбнулся.

– С наступлением темноты вам выпадет честь быть публично казненными за преступления, совершенные против рабочих Шанхая, – бесстрастно проговорил он. – Увести.

Маршалл не сопротивлялся, когда рабочий ткнул его в спину дулом винтовки. Он пошел бок о бок с Ромой с поднятыми руками и не смотрел вверх, хотя знал, что сверху за ним наблюдает Венедикт. Венедикт понимал, что это нужно для того, чтобы не схватили и его тоже, но все же обругал Маршалла, ведь раз любимому грозит смерть, то ему необходим хотя бы один последний взгляд…

Венедикт заспешил прочь, крепко стиснув зубы. Он знал, как их спасти. И он их спасет.

Прежде чем люди Дмитрия могли бы заметить его, он торопливо слез с крыши и побежал прочь.

Глава сорок пять

– Ты не желаешь объясниться?

Джульетта дотронулась до стеганого одеяла на плечах и потянула за торчащую нитку. Она невидящим взглядом смотрела на свой балкон, за которым серело пасмурное небо. Дождь стих.

– Цай Жуньли.

Джульетта закрыла глаза. Использование имени, данного ей при рождении, возымело эффект, обратный тому, которого хотела добиться ее мать. Госпожа Цай желала, чтобы она осознала всю серьезность сложившейся ситуации, но вместо этого Джульетта почувствовала себя так, будто она обращалась не к ней, а к кому-то другому – к той девушке, которой ей полагалось быть. Все это время ее родители позволяли ей быть Джульеттой – позволяли ей быть необузданной, импульсивной. Теперь они желали, чтобы она стала той дочерью, которую не знали ни она, ни они сами, но Джульетта умела быть только Джульеттой.

– Вы хоть знаете, что там произошло? – прошептала она в ответ на вопрос матери. Сейчас она впервые видела в своей спальне обоих родителей одновременно. Они впервые на ее памяти покинули проходящий в их доме прием, сосредоточив внимание не на гостях, а на ней. – Ваши драгоценные гоминьдановцы, пьющие сейчас шампанское внизу, – они открыли огонь по мирной демонстрации. Погибли сотни людей.

Стоит ли обращать внимание на заразу! Неважно, что скоро солдат охватит помешательство. Гоминьдановцы поместят их в карантин, чтобы не дать насекомым расползтись, но Джульетта сомневалась, что это будет иметь значение. Чудовища наверняка уже действуют и заразят столько военных, сколько могут. Насилие и жестокость с обеих сторон – этот кровавый город всегда будет таким.

– Ты не в том положении, чтобы читать нам мораль, – бесстрастно произнесла госпожа Цай.

Джульетта еще крепче вцепилась в стеганое одеяло. Зайдя в дом Цаев, Алые привели ее в ее спальню, посадили на кровать и потребовали, чтобы она ждала здесь, пока не придут ее родители. Она должна была просто сидеть и ждать – узница в своем собственном доме.

– Это была бойня, мама. – Джульетта вскочила на ноги. – Это идет вразрез со всем тем, во что мы верим. Что случилось с верностью? Что случилось с порядком?

Лица ее родителей остались бесстрастными, как у мраморных статуй.

– Мы ценим порядок, семейные узы и верность, – подтвердила госпожа Цай. – Но больше мы ценим то, что помогает нам выжить.

Перед мысленным взором Джульетты промелькнул образ Розалинды. Затем образ Кэтлин.

– А как насчет выживания тех, кто выходит на улицы? – спросила Джульетта. Всякий раз, моргая, она видела, как они падают. Как пули ловят их, убивают их.

– Коммунисты, подрывающие устои общества. – Тон ее матери был мрачен. – Белые цветы, столько времени старавшиеся нас уничтожить. Ты хочешь спасти их жизни?

Когда Джульетта отвернулась, взгляд ее матери устремился туда же, куда смотрела она. От внимания госпожи Цай ничто не укрывалось, она все замечала, все оценивала. Джульетта знала об этом, но все равно удивилась, когда ее мать вдруг схватила ее запястье. На ее безымянном пальце по-прежнему белела нитка.

– Нам сказали, что тебя нашли в обществе Ромы Монтекова. – Ее мать еще крепче сжала ее руку. – Я снова спрашиваю тебя – ты не желаешь объясниться?

Джульетта перевела взгляд на отца, который до сих пор ничего не сказал. Он оставался совершенно невозмутимым, Джульетта же чувствовала себя словно вывернутой наизнанку. Она слышала собственное дыхание, гудение электричества над головой, доносящийся из-за двери гул голосов.

И биение своего сердца.

– Я так долго его люблю, что уже не помню то время, когда не была с ним знакома, – ответила Джульетта. – Я полюбила его задолго до того, как нам приказали работать вместе, несмотря на ненависть между нашими семьями. И буду любить его теперь – после того, как вы разлучили нас просто потому, что вы выворачиваете законы кровной вражды в угоду своим политическим интересам.

Мать отпустила ее запястье. Госпожа Цай сжала губы в тонкую линию, но было очевидно, что слова дочери не стали для нее сюрпризом. Ведь было нетрудно догадаться, почему Джульетта хотела сбежать с Ромой.

– Мы следовали современным веяниям, и нам не приходило в голову контролировать тебя, – сказал господин Цай, наконец-то решивший заговорить. Его слова прозвучали как зловещие раскаты грома, которые заставляют все живое в страхе задрожать. – Теперь я вижу, что это была наша ошибка.

Джульетта выдавила из себя смешок.

– Вы думаете, что-то изменилось бы, если бы вы держали меня под замком? Думаете, я бы не научилась неповиновению, если бы вы оставили меня в Шанхае и если бы меня учили только китайские наставники с их древней премудростью? – Джульетта хлопнула ладонью по своему туалетному столику и смахнула на пол все гребни и коробки с пудрой, но этого было недостаточно – всего было недостаточно. Слова будто наполняли горечью ее рот. – В конечном итоге я стала бы такой же. Наш город дергает всех нас за ниточки, и, быть может, вам стоило бы сначала поинтересоваться, почему мы ведем кровную вражду, и только потом спрашивать, почему я бросила ей вызов.

– Хватит, – взревел господин Цай.

– Нет! – крикнула Джульетта. Ее сердце бешено колотилось. Если прежде она слышала все звуки, наполняющие комнату, то теперь в ее ушах звучал только неистово бьющийся пульс. – Вы слышите, что говорят люди? Казни коммунистов и Белых цветов – это называют Белым террором, и все говорят о нем так, будто это еще одно помешательство, с которым ничего нельзя