Сейчас они были слишком насторожены, словно выводили из клетки льва.

— Не делай глупостей, священник, иначе проживешь так мало, что не успеешь об этом пожалеть! — рявкнул один из охранников, осторожно снимая замок с железной двери в решетке.

— Выхожу, — сказал Ршава. — Священники, прелаты и патриарх совершили ошибку, приговорив меня.

— Один из вас сказал «да». Все остальные сказали «нет», — ответил охранник. — Полагаю, это окончательно решило вопрос.

Ршава покачал головой:

— Не важно, сколько людей ошибается. Гораздо важнее, сколько знает истину. А я знаю истину. И ты правильно сделаешь, если запомнишь это и узнаешь истину от меня.

— Нет уж, спасибо. Я лучше рискну ошибиться со всеми остальными. — Охранник рассмеялся. Он вообразил себя остряком, но, по мнению Ршавы, переценил свои способности в несколько раз.

— Значит, ты еще больший дурак, чем полагаешь.

— Не меня предают анафеме. Не меня отлучают от церкви. Тебя прокляли, и проклятым ты останешься. А теперь пошевеливайся, несвятой отец, или нам придется тебя тащить.

Если и не мозгов, то смелости у него хватало. Ршава не боялся проклятий от церковных иерархов. А вот то, что священники и чародеи сделают с ним после формального приговора, — совсем другое дело. Восхищаясь дерзостью охранника, Ршава последовал за ним без лишних споров.

Когда они вышли, был вечер. Это удивило Ршаву: он предполагал еще раз увидеть солнечный свет. Однако близилась ночь, и на востоке почти полная луна заливала столицу бледным сиянием. Несколько птичек сонно распевали последние за день песни. По мере того как на небе прибавлялось звезд, птицы умолкали.

Огромное здание Собора затмевало множество звезд. Оно заслоняло больший участок неба, чем Заистрийские горы, пока Ршава не приблизился к ним вплотную. Перед ним и позади него шагали люди с факелами, освещая дорогу.

— Давай пошевеливайся! — велел охранник таким тоном, каким обратился бы к опасному зверю, готовому при первой же возможности обернуться и укусить.

«А ведь я готов», — не без гордости подумал Ршава.

Факелы, толстые ароматические свечи и бесчисленные лампы с оливковым маслом освещали притвор Собора почти столь же ярко, как дневной свет. Почти. Дневной свет происходил только из одного источника — солнца. Сейчас же все эти лампы, факелы и свечи отбрасывали на стены миллионы теней, которые плясали, трепетали, извивались и накладывались друг на друга. Свет был ярким, но не дневным.

— Пошевеливайся! — вновь услышал Ршава и повиновался.

Путь из притвора в сам Собор оказался переходом от света к почти полной темноте. Возле алтаря горело шесть больших восковых свечей, здесь и там зажигая искорки отражений на мозаике купола. Но свечи, независимо от их размера, никак не могли осветить огромное пространство под этим куполом.

Огоньки те же свечей бросали золотые искорки на богатое одеяние вселенского патриарха. Когда Созомен призвал собравшихся к порядку, в его голосе все еще звучала печаль: он не хотел приговаривать Ршаву. Но когда желания патриарха вступили в конфликт с тем, что он считал своим долгом, он исполнял долг.

— Мы собрались сегодня вечером по делу святейшего Ршавы, бывшего священника из столицы, бывшего прелата Скопенцаны, который отказался отвергнуть убеждения, признанные еретическими недавно собравшимся синодом, — начал Созомен. — Святейший отец, хотите ли вы отречься от своих заблуждений и вернуться в лоно истинной и ортодоксальной веры?

— Я не считаю их заблуждениями и не отрекусь от них, — твердо произнес Ршава.

Ко всему прочему, он не думал, что отречение принесет ему хоть какую-то пользу. Если он отречется, священники возрадуются за его душу — и выдадут его Стилиану, чтобы уже светские власти смогли казнить Ршаву за преступления против имперских законов.

Услышав его слова, собравшиеся в Соборе выдохнули. Вселенский патриарх подал знак кому-то, кого Ршава не видел. Тот шагнул вперед и погасил бронзовым колпачком одну из свечей. Созомен опять подал знак. Невидимый в полумраке хор пропел:

— Анафема еретику! Да будет он отлучен! Да будет он отвергнут во мрак! Да будет так!

Превосходное исполнение леденяще контрастировало с ужасными словами. Ршава считал себя человеком твердым, но здесь он невольно содрогнулся. Этот приговор посылал его… «Туда, где я уже нахожусь», — подумал он и выпрямил спину.

— Отречешься ли ты от своего заблуждения о том, что сила Фоса ослабла в этом мире, в то время как сила Скотоса возросла? — вопросил Созомен.

— Я не считаю это заблуждением и не отрекусь от него, — повторил Ршава.

Он знал, как будет проходить эта церемония. И знал, как она закончится, — а точнее, знал, как ей положено закончиться. Однако он задумал несколько иную развязку.

Почти невидимые священнослужители еще раз вздохнули. Был ли этот вздох печалью или предвкушением? Ршава знал, что он по этому поводу думает. Однако жест Созомена был, несомненно, полон печали. Священник с колпачком погасил еще одну свечу. Хор снова пропел:

— Анафема еретику! Да будет он отлучен! Да будет он отвергнут во мрак! Да будет так!

Еще трижды Созомен предлагал Ршаве вернуться к ортодоксальной вере и отречься от новообретенной веры в Скотоса. И трижды Ршава отказывался. Колпачок погасил три свечи, и хор трижды пропел анафему Ршаве.

В Соборе осталась гореть лишь одна свеча. Созомен задал последний ритуальный вопрос. Ршава ответил не сразу. Когда пауза затянулась, патриарх с надеждой переспросил:

— Святейший отец? — Он, несомненно, полагал, что хотя бы в последний момент душу Ршавы удастся спасти.

Но Ршава отнюдь не считал, что его душа нуждается в спасении, полученном от священников, подобных тем, кто здесь собрался. Он был занят кое-чем другим, озаботившись заблаговременно (он улыбнулся невольному совпадению), чтобы ему не смогли помешать. Последний вопрос Созомена поторопил его.

Когда Ршава дошел до места, после которого мог говорить, он ответил:

— Извините, пресвятой отец. Я не считаю мою доктрину заблуждением и в последний раз отвечаю: я не отрекусь от нее.

— Воистину в последний раз, — печально согласился Созомен.

С той же печалью он в последний раз подал знак священнику с колпачком. Тот в последний раз воспользовался им, и Собор погрузился во мрак. В последний раз хор пропел:

— Анафема еретику! Да будет он отлучен! Да будет он отвергнут во мрак! Да будет так!

Едва наступила тьма, Ршава не стал тратить время зря. Он начал произносить заклинание, когда последняя свеча еще горела, и дошел до середины, когда патриарх задал последний вопрос. Созомену пришлось ждать, пока Ршава тихим шепотом произносил первую часть заклинания: не завершив ее, он не мог ответить. Затем, отказавшись признать, что заблуждался, Ршава быстро договорил остальное. И всего через секунду после того, как погасла последняя свеча, он прошептал: