мне?

— Я умею читать в людях.

— Ну и что же? И я умею. Глаза отводить не умею, а читать… — Я пригляделась к нему… — Вот ты… Ты потерял возлюбленную. Она ушла туда, откуда меня сумел вывести тот, кто всё для меня. А ты не смог. И винишь себя. Ты забыл о судьбе. Всё делает она, не мы…

— Твоя судьба вершится сейчас не тобой… А мою можешь свершить ты.

— Я — твою?! — удивляюсь я.

— Да. Убей меня, Прекрасная Лебедь, отпусти к той, что заждалась меня за гранью. Убей из сострадания, как делала много раз…

— Не понимаешь, о чём говоришь…

— Убей, иначе, все узнают, как ты любила и любишь того, что так прекрасно поёт сейчас…

Я покачала головой:

— Зачем тебе запугивать меня? Слабую женщину. Я не могу убить тебя.

— Ты не слаба. Ты так сильна, что уведёшь с собой силу дальше… Не плачь по Свее… Не плачь по крови… Вы построите Новый город. Вместе с другими. С братьями вам. Он будет жить тысячи лет, как и земля, на которой он вырастет. Кровь… твоя кровь и ЕГО… не надо бояться, так назначила Судьба… Запомни, Белокрылая Лебедь белой страны… — он будто растворился в воздухе…

В следующий миг у меня зажужжало в голове, закружилось и я почувствовала себя уже снова на руках у Бояна.

— Ну, что ты… — он улыбается тихо.

Ганна и Хубава, наклоняются к нам, Ганна трогает меня за руку, считает пульс, прислушивается.

— Ах, вон что… — улыбается Ганна и глядит на Хубаву.

— Да? — Хубава смотрит на подругу расширенными глазами: — не…

— Поглядим, — улыбается Ганна, они с Хубавой будто мысленный ведут разговор.

Все вокруг нас. Я слышу голоса, но я так устала…

…Я смотрю на Бояна:

— Отнеси Свана в покои, — а сама поворачиваюсь к обеспокоенным приближённым. Мы все тут как семья, значит могу сказать: — Свана Сигню тяжела. Завтра скажем сроки.

Что тут началось! Сколько лет мы ждали эту новость! Сколько лет, сколько шепотков, сколько грусти и тайных слёз, пролитых Прекрасной Свана… Только что же мужа-то нет? Где ты, Сигурд?! Где затерялся!?

Я не умер. Это оказалось куда хуже…

Пролежав в беспамятстве до утра, я очнулся. Прогнал Лодинн с её каплями. Потребовал хмельного, потому что оставаться трезвым не было сил, боль разрывала меня. Я не мог даже думать, я только слышал: «Ей можно всё… Ей можно всё… Ей можно всё…»

Сколько дней я провёл в этой горнице, напиваясь и пользуя женщин, которые приходили ко мне? Я не могу этого сказать. Я не видел ни дней ни ночей. Я не видел их лиц и тел. Я не чувствовал ничего. Сколько их оказывалось одновременно около меня, я не знаю… и многое ли я мог, так напиваясь, я тоже не знаю…

Пока однажды я не пробудился, ещё не в силах открыть глаза, чувствуя дурноту и сердцебиение, не в силах даже пошевелиться. Я услышал приглушённые голоса. Это моя мать и Лодинн говорили, считая, что я не могу их слышать.

— Как она могла забеременеть, Лодинн!? Ты в который раз обманываешь меня?! — прошипела шёпотом моя мать.

— Хиггборн, сами Боги…

— Ещё что!!! — голос Рангхильды едва не взлетает в крик.

— Жар, хиггборн! — тихо, но уверенно говорит Лодинн. — Она заболела… жар выжег наш яд. Никто не выживает после такого… А ей удалось, она вышла из пещер Нифльхейма. Уже без яда. Она теперь может…

— Я тебя убью! А если он узнает?! Всё напрасно?!

— А кто знает, что ребёнок его? Он за порог, а она и…

— Ты сама сказала, третий месяц!

— ОН-то не знает. Пока проспится теперь, пока… И что мешало ей и при нём… Да что вы, Хиггборн, теперь он во всё поверит. Вон даже конунг Ньорд уехал довольный. Сказал, что Кай, наконец, как нормальный мужик себя ведёт. Только ещё выгнать тварь…

Я не прислушивался дольше… теперь моё сердце забилось по-настоящему сильно…

Я никогда бы не поверил в то, что услышал сейчас… как хорошо, что люди считают пьяных подобными камням на дороге, слепыми и глухими, и как хорошо, что Боги пробудили меня именно в этот момент…

Рвотная судорога свела моё тело… Женщины засуетились, прибежали челядные… Но это всё, всё это дерьмо не имело значения. С этой рвотой я выплёвывал их ложь. Я выплёвывал свою веру в их слова. В любые слова. Никогда теперь не будут для меня важны слова. Я всегда мог читать в людях. Надо больше доверять сердцу. А не ушам, которые подводят, особенно, когда в них влито столько яда, сколько влили в мои… Вот только откуда столько ненависти?..

— Откуда столько ненависти?… А Ганна?

— Надо припомнить, что тогда говорили… Гагар говорил мне… Рангхильда была невестой Эйнара, а он…

— Что ж ты… Раньше-то не вспомнила, колода ты…

— Сама ты колода! Она ведь приехала уже замужняя на свадьбу! Я же думала — это она изменила! Она и беременная уже была тогда Сигурдом, ещё никто не видел, но меня-то не обманешь. Чего ей было…

— Чего…

— Хубава, Ганна, может и мне скажете уже?! — не выдержала я.

Они обернулись и смотрят на меня вдвоём, будто только что вспомнили, что я здесь. Смотрят как на чудо.

— Орёл твой на спине поменял цвет. Я всегда удивлялась аспидному отливу, теперь его нет, он просто чёрный стал, как у Сигурда.

— В татуировке был яд.

— А лихорадка его выжгла. Выпарила из твоего тела. Через смерть к новой жизни.

— Иногда стоит умереть, чтобы снова родится…

И снова смотрят в две пары улыбающихся глаз.

— Кого ждём-то? Про себя тоже знаешь? Богатырь или девчонка?

— Парень будет, — говорю я, продолжая раздумывать над их словами. — Погодите, в татуировке… Это значит…

— Вот мы про то и говорим, откуда столько ненависти в Рангхильде…

— Орле.

— Орле. Все смерти на ней. Вернее на Лодинн проклятой, но приказывает она, Орле, так что её рука…

— Зачем? — не понимаю я.

— Мы думаем от ревности.

— Какой ещё ревности?!.. — я ничего не могу понять…

Я лежу уже полностью трезвый, с уже давно, несколько дней прояснённым умом. Я всё это время медлю, не возвращаюсь в Сонборг, хотя давно уже мог бы быть там. Почему я до сих пор здесь?

Именно потому, что я трезв. Это первым моим порывом было броситься немедля к Сигню, едва я узнал, о злом заговоре против неё. Но тяжкое похмелье задержало меня на несколько часов. И теперь я вернул полностью ясность мысли.

Да,