На генеральной репетиции он спрятался на балконе, заботясь о том, чтобы его не узнали. Увидев на сцене Мению, он попросил режиссера в антракте передать ей записку. За кулисы уже просочились слухи о том, что в зале Нуреев, и Мения в большом волнении прочла то, что Рудольф нацарапал на клочке бумаги: «Ко гда закончите, приходи в отель «Амбассадор». Я буду ждать тебя». Поняв, что происходит, Алисия Алонсо при поддержке своего мужа Фернандо запретила Мении уходить. Как танцовщица национальной балетной труппы она представляла свою страну. Нуреев – изменник Родины; кроме того, было известно, что он дружит с Жаклин Кеннеди[98]. Если Мения встретится с ним, то скомпрометирует не только труппу, но и подвергнет риску собственное политическое положение. (Это само по себе было важным. В сентябре 1960 г., когда Фидель Кастро и Н. С. Хрущев впервые встретились в Нью-Йорке, на роль их переводчицы выбрали Мению.) Мения не испугалась. «Мне все равно, – сказала она. – Даже если вы меня уволите, я пойду к нему. Он был моим лучшим другом». Из тупика ей помог выбраться друг, обладавший «влиянием на супругов Алонсо». Он вызвался сопровождать Мению.

Отель находился совсем недалеко от театра; они пошли пешком. У входа в «Амбассадор» ее ждал Рудольф. Увидев спутника Мении, он иронически поднял брови: «Кубинский КГБ?» – «Нет, – решительно ответила она. – Он мой друг».

После того как спутник Мении отошел, они бросились друг другу в объятия. Они еще стояли, «вцепившись друг в друга», когда мимо проходил балетный критик Клод Беньере: «Я увидел, как Рудольф ведет девушку в отель. Вид у них был такой, словно они намерены пробыть там три дня, не выходя наружу!» На самом деле они почти сразу же вышли и отправились ужинать. По пути к стоянке такси Рудольф заметил фотографа, который крался за ними. «Никаких фотографий! Никаких фотографий!» – зарычал Рудольф, закрыв голову Мении курткой. Он тихо пояснил: «Не хочу, чтобы они тебя обижали».

Под пальто на ней по-прежнему был репетиционный костюм, но, несмотря на ее возражения, Рудольф настоял, что поведет ее в «Максим». Ему было важно, чтобы она поняла, как изменилось его положение.

В ресторане он познакомил ее с Брижит Бардо, а позже они отправились в ночной клуб «Режина».

Как будто стремясь оправдаться, Рудольф почти сразу же начал объяснять, почему он остался на Западе, воспроизведя во всех подробностях сцену в аэропорту Ле-Бурже. Он надеялся остаться в Париже, сказал он, но французы не пожелали его оставить, боясь ухудшить отношения с Россией, и поэтому он уехал в Англию. Он рассказал, сколь многому он научился у Марго – «Она была для него как мать, сказал он» – и каким огромным откровением стала для него работа с Эриком Бруном. «Но ты Нуреев и пришел от Пушкина», – возразила Мения. «Да… но теперь я гораздо чище». Она «удивилась – да… очень удивилась», когда узнала от Рудольфа о его долгом романе с Эриком. «Эрик Брун был очень большой личностью, и я понимала, что Рудик наверняка захочет, чтобы он стал важным событием в его жизни». Рудольф рассказал и об их разногласиях, пояснив: им так тяжело находиться постоянно врозь, что Эрик наконец решил все закончить. «Все кончено, – сказал он, мрачнея. – Он любовь моей жизни, но все кончено». Ника кого театрального разрыва не было, продолжал он, и они навсегда останутся добрыми друзьями. «Но теперь, – продолжал Рудольф, – теперь я один».

«В тот миг я могла бы лечь с ним в постель: так чудесно было снова увидеть его. Он говорил, что во мне есть нечто особенное, чего он больше ни в ком не находил, а потом снова заплакал и сказал: «Я люблю тебя… Прошу тебя, Мения, оставайся со мной. Я хочу, чтобы ты осталась со мной». Тогда я поняла, почему Алонсо не хотели, чтобы я к нему шла»[99].

Рано утром Рудольф улетал в Вену – ему предстояло готовить труппу к своему «Дон Кихоту», – и из-за этого он еще настойчивее просил, чтобы Мения сопровождала его: ведь восемь лет назад именно в Вене он сделал ей предложение. «Но почему сейчас? – поинтересовалась она. – Мне всегда казалось, что ты сделал мне предложение только для того, чтобы уехать из России». – «Ну, теперь я по другую сторону и по-прежнему делаю тебе предложение», – тихо ответил он.

Первой ее мыслью было: завтра премьера «Кубинского национального балета», и она не имеет права подводить труппу. По зрелом размышлении мысль о бегстве с ним стала еще более «невозможной». Мения планировала, как только появится возможность, вернуться в Россию и танцевать в Театре имени Кирова или в Большом. «Я хотела подготовить там «Жизель» – на Кубе только Алисия Алонсо танцевала «Жизель». И для меня было очень важно сохранить свою свободу – продолжать карьеру танцовщицы».

Рудольф больше, чем кто бы то ни было, мог понять ее одержимость «только балетом, балетом, балетом» и потому продолжал сам себе противоречить. «Он все повторял: «Поехали… прошу тебя, поедем!» А потом: «Нет, я понимаю, что ты не можешь. Почему?» Мения ответила уклончиво: «Я не сказала ни да ни нет, а «потому что».

Они вышли из «Режины» в шестом часу утра, и Рудольф подвез Мению в ее отель. Она легла, но мысли у нее в голове путались, и ей было очень грустно. Она гадала, не совершила ли она ошибки, отказавшись уехать с ним. Правда, огромная слава Рудольфа не произвела на нее впечатления, а наоборот, «немного испугала». Кроме того, она четко осознавала, что не хочет провести остаток жизни, просто следуя за ним. «Через несколько дней я поняла: хорошо, что я ответила так, как ответила…» Для Рудольфа та сцена стала эпизодом, который больше не повторился. Больше никогда он так не стремился оживить прошлое, которое, хотя и было наполнено сладкой ностальгией, лишь усилило его убеждение, что оглядываться назад нельзя. Приехав на такси в отель «Амбассадор», он зашел внутрь – не для того, чтобы спать, а за вещами: нужно было успеть еще на один самолет и ставить еще один балет.

Как в старых романах, где добродетельной красавице непременно противопоставляется колдунья, например, принцессе Уне противопоставляется колдунья Дуэсса, повсюду сеющая разрушение и смерть, – у Мении имелась опасная соперница.

Необузданное дитя десятилетия, которую журнал Tatler выбрал «девушкой 1965 года», Талита Пол буквально «пригвождала мужчин к месту». Ее друг Кристофер Гиббс, тоже считавшийся «анфан терриблем», сравнивает ее смертоносное обаяние с Лулу у Ведекинда, очаровательной молодой женщиной, которая «возвела флирт в вид искусства».

«Талита была разной для всех, кто был в нее влюблен, так как у нее на тетиве имелось несколько стрел – молодая и сексуальная; развратная и старая; загнивающая аристократка; слабый хорошенький мальчик… и всеми она очень умело пользовалась. Она могла быть очень соблазнительной и очень трогательной, и в то же время… понимала, как с пользой применить свои качества».