– Я этого сделать не могу. Я дал ему слово, что никогда не лишу его должности. Я поклялся, и поклялся на Коране.

– Откажись от своего слова. Разве жизнь не важнее слова?

Сулейман возмутился. «Ты с ума сошла, женщина? – гневно воскликнул он. – Если падишах не будет держать своего слова, то какова же ему цена?»

Хюррем внимательно посмотрела мужу в глаза. Тот впервые в жизни испугался ее взгляда. Эти глаза горели огнем.

Вся жизнь Хюррем была свидетельством тому, как легко можно позабыть о правилах и традициях дворца. Легко было сказать – она ждала этого момента ровно четырнадцать лет. От волнения ей даже не хватало воздуха: «Слово произносит рот, а нарушает его смерть. Если человек, которому дали слово, умирает, то не остается ни слова, ни клятвы».

Султан Сулейман побледнел.

Он вылетел из покоев, даже забыв надеть сапоги. Четырнадцать дней и четырнадцать ночей Хюррем не видела его. Он не приходил ни на ифтар, ни на сахур.

На пятый день Садразаму Ибрагиму-паше сообщили, что падишах желает разделить с ним ифтар. Паша, не помня себя от радости, помчался к падишаху, надеясь, что эта встреча поможет растопить лед между ними.

Двое старинных друзей обнялись, сели за стол, вспомнили старые дни. Ибрагим увидел, что падишах очень хорошо принял его и успокоился: «Все мои страхи напрасны!» После еды падишах сказал: «Дорогой мой родственник! Я прошу тебя сегодня ночью переночевать здесь. Мне хочется, чтобы мы, как в дни нашей молодости, спали сегодня в соседних комнатах. А утром мы разделим сухур. Хатидже Султан не будет гневаться. Я приказал известить ее. Она тоже здесь совершит сухур вместе с Хюррем».

Оба рассмеялись.

Прошло довольно много времени в беседах, и наконец Ибрагим попросил разрешения удалиться. В соседней комнате он тут же упал на постель и заснул глубоким сном. Во сне он, наверное, снова видел висячие сады Вавилона и прекрасных гурий. Чем иначе можно было объяснить безмятежное счастливое выражение на его лице? Он не слышал, как в комнату беззвучно вошел палач Кара Али с четырьмя помощниками. Когда на шею ему накинули хорошо промасленную веревку, сделать уже было ничего нельзя. Но все-таки он сопротивлялся. Завязалась страшная борьба. Сулейман, который прислушивался из соседней комнаты, услышал, как на пол что-то упало. Затем послышался хрип. Когда четыре сильных подмастерья палача потянули за веревку, силы Ибрагима иссякли. С широко раскрытыми глазами он бился изо всех сил, пытаясь глотнуть еще немного воздуха. Но затем руки его, пытавшиеся растянуть веревку, бессильно повисли. Предсмертный хрип достиг ушей султана Сулеймана, отдавшего приказ о казни. Ноги Ибрагима дернулись в последний раз, и воцарилась тишина. А пять палачей, выполнивших свою черную работу, скрылись во тьме так же безмолвно, как и появились.

На следующее утро Хюррем получила известие, которого ждала четырнадцать лет.

Султанский зять Ибрагим-паша казнен!

Труп Ибрагима выкинули за двери гарема!

Таков был обычай.

Любимчика Ибрагима больше не было!

Хюррем была вне себя от радости. Ей пришлось сделать вид, что она страшно опечалена. Со всех ног она помчалась к жене Ибрагима Хатидже Султан.

Бедная женщина была безутешна. Она не желала никого видеть. Она сыпала проклятиями на голову брата-султана. Она пыталась свести счеты с жизнью. Она пыталась убить своих детей, говоря, что теперь и им угрожает опасность. Она бродила по особняку Ибрагима-паши, словно привидение, никого не узнавая и пугая слуг, и лишь целовала статуи в саду, привезенные Ибрагимом из Буды, и пыталась играть на его скрипке.

Зато жена Искендера-паши не знала, как ей благодарить Аллаха. «Наконец-то, – говорила она. – Долго, целый год, ждала я справедливости. Сегодня ровно год и три дня с того момента, как Ибрагим-паша велел повесить бедного Искендера Челеби на багдадском базаре. Если бы мне сказали, что справедливость пусть поздно, но восторжествует, я бы не поверила. Велик и справедлив Аллах!»

А Хюррем хранила молчание. Она ждала этого дня четырнадцать лет и теперь хорошо знала, когда нужно молчать, а когда говорить. Тем вечером она сама приготовила Сулейману и сама накрыла роскошный стол для ифтара. Падишах был невесел, но она привела пятилетнего шехзаде Джихангира, и тот своим смехом и вопросами сумел заставить отца рассмеяться. Хюррем взяла в руки канун, и после ифтара спела мужу его самые любимые песни.

Об Ибрагиме-паше и Сулейман, и Хюррем предпочли не говорить.

Уже засыпая, Сулейман только вздохнул: «Ох Хюррем Султан!»

А Хюррем лежала и думала, что она не только уничтожила своего самого главного врага, но и лишила Гюльбахар ее главной поддержки.

Вся эта история имела еще одно важное последствие. С этих самых дней Сулейману не давала покоя одна мысль. «А если шехзаде Мустафа задумает свергнуть меня с престола? Нельзя думать об этом», – говорил он себе.

Теперь нужно было назначить нового Садразама.

Новый Садразам нужен был и самой Хюррем. Ей нужен был такой Садразам, который станет ей во всем подчиняться. История Ибрагима научила ее тому, что ни один Садразам не должен равняться силой с первыми лицами государства. А первые лица государства – это падишах и его семья.

С того самого дня она чувствовала себя свободной, словно птица. Впервые за много лет, выйдя в сад, она увидела, как повсюду летают бабочки. Оказывается, они всегда летали тут, только она не замечала. Ей вспомнилось детство, степи родного края. Внезапно она почувствовала себя Александрой. Служанки с изумлением смотрели, что происходит с Хюррем Султан. Она долго гуляла по розовому саду и все время улыбалась.

Годы смут

Избавившись от Ибрагима-паши, Хюррем принялась заниматься своими детьми, делами гарема, управлением наложницами и калфами, а султан Сулейман – новыми войнами, завоеваниями и бесконечными сварами пашей.

Хюррем казалась совершенно спокойной, словно все ее беды позади и не осталось больше никаких препятствий к тому, чтобы ее сын когда-нибудь занял престол. Но внутренний голос не давал ей покоя: «Не расслабляйся, настоящая борьба еще только начинается. Не позволяй сыну Гюльбахар занять престол. Не закрывай глаза, Хюррем. Враг не дремлет».

Она понимала, что нужно дождаться очередного удобного момента, чтобы нанести удар. Так как речь шла о старшем шехзаде, теперь требовались особенное внимание и терпение. Зато у Хюррем появилась новая помощница в ее планах и делах – ее единственная дочь Михримах Султан.

Создавалось впечатление, что Гюльбахар ослаблена и отошла в сторону после казни ее главного покровителя. Конечно, ее продолжали терзать ненависть и ревность, но, так как сын ее давно подрос, она чувствовала себя увереннее. Да и Сулейман теперь стал брать с собой старшего сына повсюду, даже на войну. С возрастом Мустафа Хан и внешностью, и манерами стал похож на своего деда Селима Явуза. Сидел верхом, как Селим, держал меч, как он, и, как он, стрелял из лука. Несмотря на все победы Сулеймана, воины продолжали помнить и чтить героические деяния его отца, и всякий раз, глядя на Мустафу, они словно бы видели Селима Грозного, а поэтому относились к молодому шехзаде с особенным почтением. Это тоже успокаивало Гюльбахар. Кроме того, каждый в империи знал, как янычары ненавидят московитку и ее детей. Гюльбахар думала, что Сулейман тоже не слепой и все прекрасно видит. Разве не об этом говорило то, что падишах поручил старшему сыну престол, отправляясь на войну с иранским шахом?