Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С минуту мы находимся всё в том же положении — я сгибаюсь, прильнув к его рукам, а он сидит, как мраморный акролиф, — и мы обмениваемся только глубокими вздохами и выдохами.
— Зачем ты привезла с собой сумку с вещами? — Он уже не держит при себе слезы. Я не в силах ответить, на что он продолжает: — Не нужно оставаться со мной… Не губи себя, милая, — причитает он, плача, закусывая нижнюю губу, чтобы хоть как-то сдержать эмоции. Мои горькие слезы орошают его ладони. — Для чего тебе сирота обуза? — Фраза приводит меня в содрогание. — Я не позволю, чтобы ты делала то, что непозволительно для женщины. Я не смогу теперь обеспечивать семью и… — Он надрывает сердце и ему лихо продолжать. — Это каторга, дорогая, и для меня, и для тебя. — Это каторга, но иначе нельзя. Я заслужила ее. — Я не собственник и не эгоист. Я верил в нас до последнего, но все само решилось… Ты найдешь того мужчину, который сделает тебя счастливой, а я буду один, что мне и суждено…
— НЕТ! — яростно обрываю его мысли, приподнимая голову. — КАК ТЫ МОЖЕШЬ ТАК ГОВОРИТЬ? — с конвульсивной дрожью в руках молвлю я. — НЕТ! Ты столько для меня сделал… Ты думаешь, что я эгоистка и смогу бросить тебя, когда ты нуждаешься во мне? НЕТ! Я СДЕЛАЮ ВСЁ, — губы трясутся от слез. — СДЕЛАЮ ВСЁ, ЧТОБЫ ПОСТАВИТЬ ТЕБЯ НА НОГИ И ОСТАНУСЬ ЗДЕСЬ, С ТОБОЙ!
Мое бедное сердце еще не понимает того, что говорит мозг и, видимо, пока я не осознаю всю тяжесть собственного решения, которое еще витает в накалившемся воздухе.
Он притягивает меня к себе руками и впивается в соленые губы настолько, насколько в силах показать свою любовь, свою боль, свою рану.
— Voy a dar mi vida por ti28.
— Что ты такое говоришь? НЕТ! НЕТ! НЕТ! Я помогу тебе, слышишь, — вою прямо в губы. — И уйду домой тогда, когда ты встанешь на ноги!
— Люблю тебя, моя испаночка!
— И я тебя люблю!
Уложив его спать, переместив неподвижное тело на кровать, тихонько посидев за кружкой чая с Армандо и Анхеликой, чтобы не проснулась Мэри, которая еще не видела своего брата после долгого отсутствия, чуть ободрив их, я иду в отдельную гостевую комнату, приготовившую для меня хозяевами квартиры, которая пустовала всё это время и, кажется, пропиталась сыростью. Койка и окно — пока единственные составляющие этой горенки.
Устрашающее безмолвие ночи пригоняет ко мне тягостные мысли. Не оповестив Джексона, что приезд к нему отменяется, отключив источник связи, дабы никто мне не звонил и дал побыть одной, я сажусь на постель, побелев от случившегося, как простыня. Уйдя в созерцание зловещей звезды, которая, словно повисла и смотрит на меня, усмехаясь над тем, в каком мраке я застряла, я начинаю вести диалог с самой собой. Моя рука покинула руку Властителя и теперь никто не направляет мои шаги. Никто не озаряет тропу в темноте. Неудержимо рыдая, я оставляю блестящие под луной лужицы слез.
«Не губи себя, милая», — я катаю эту фразу на языке. Да, это каторга, но… нет, я не смогу его, вот так, бросить на извилистой дороге жизни. У него нет родительской опоры, нет камня, о который можно было бы опереться… Сказать о своей любви к Джексону — еще сильнее ранить, бросить его в кипящий котел. Смогу ли я вообще признаться в этом? Сложно ответить на этот вопрос.
В сердце борются смешанные чувства.
«Я отдам свою жизнь за тебя». Я мотаю головой, размышляя, неустанно проливая слезы на подушку, не сводя глаз с не уходящей звезды, единственной не покрытой тучами, будто предвещающей какую-то беду. Обессилено вытянувшись на спине, крестообразно сложив на груди руки, словно я уже в смертном покое, я мучительно думаю, спрашивая себя: «Где же пучина, которая не нанесет нам зла и спасет наши жизни?» Я буду с ним до тех пор, пока он не придет в себя и сможет сам о себе позаботиться.
Всплывают картины будущего, доводя меня до подавленного состояния. И планы, милые сердцу, рушатся под жестоким осознанием действительности.
Вслед за этим во мне образуется другая мысль, охватывающая меня страшным горем, что придется расстаться с любовью жизни.
Джексон. Он должен меня понять. И если он не будет меня ждать, то… Я не в силах даже мысленно подумать об этом. Что поможет нам с ним на этот раз? Это зарождает в моей душе мысль о расставании. Неужто стремительно грядет ветер разлуки? Но мы же… мы же не переживем… Как это?!
«Против нас весь мир», — Джексон оказался прав. И обострившаяся ситуация рвёт в клочья последний лучик надежды.
Блуждаю пустым взглядом по обивке стены, и прихожу к тому, что я обязана дать Даниэлю вторую жизнь, но грех последует за мной до конца моих дней, ведь я не была с ним откровенна и не откровенна до сей поры, поскольку мое сердце отдано другому огоньку.
Долго не могу я привести свои мысли в порядок. Всю ночь я не смыкаю глаз. И все, что я решила на рассвете, необходимо доложить Джексону и остаться на время, снова, друзьями. Мои жуткие мысли прерывают чьи-то причитания, негромкие возгласы. Даниэль. Он лежит за стенкой. Я резко вскакиваю и стремлюсь к нему.
— Милый… очнись… — Переживая, я треплю его за щеки. Все его тело пылает огнем, испепеляя. В беспамятстве он рвет покрывало и мечется головой из стороны в сторону. Влага от жара просачивается в постельное белье, которое становится таким, будто его, с минуту назад, постирали и не выжали. В бреду, он бормочет молитвы, зовет родителей, умоляет, чтобы его забрали в тот мир. — Милый… ну же… умоляю, проснись…
— Мамочка, пожалуйста, я больше не хочу так жить, забери меня к себе… Я умираю. Я хочу к вам с отцом… — продолжает бредить он, содрогаясь в конвульсиях. Мускулы его шеи словно одеревенели.
Я с силой трясу его за плечи, случайно опрокидывая фарфоровую статуэтку небесной колесницы, наполняя ее исступленным испугом. К глубокому сожалению колесница,