Толпа внизу нервничала, одинокие шепотки и шуршания становились вездесущим шелестом, который мог превратиться в ураган.

Он знал, что надо говорить. Озарения врывались в его сознание и подсказывали, что делать. Подняв руки, он вернул тишину. И сказал:

— Вот я.[11]

* * *

Она не так представляла себе побег из тюрьмы. Раньше она, конечно, пыталась дотянуться до кончика прута, блокирующего решетку. Все, наверное, пробовали. К сожалению, тот, кто сделал эту решетку, предвидел это. Стражник, наверное, неплохо забавлялся, видя эти бессмысленные попытки вытягивания рук. Потом она рассчитывала на то, что ее выпустят, потому что она не сделала ничего плохого. Ничего очень плохого. Она была готова сейчас на многое, чтобы освободиться. Исправить эту ошибку. Могла сделать много такого, о чем никогда не сказала бы Элизе. И хотела, так как ставкой за минутное страдание была свобода.

Папа. Харпад. Воняющий сигаретами лысеющий мужчина в зеленой куртке. Зачем она откопала это воспоминание? Почему решилась помочь ему выйти из этого повторяющегося однодневного цикла? Встретила его — совпадение, которое случается раз на тысячу циклов. Можно сказать, неудача. Но нет, это не так. Она не жалела, что встретила его. Это вырвало ее из чего-то, что казалось ненамного лучше участи однодневных.

Что одиночество тюремной камеры делает с сознанием! Из-за отсутствия внешних факторов начинаешь вспоминать прошлое. Чем ее судьба отличалась от однодневных? Она каждый день делала то же самое, тысячи раз, с той лишь разницей, что помнила последние циклы. Сколько? Неважно, все сливались воедино.

А потом прибежали люди, море людей, и решетка открылась.

* * *

Он не так представлял себе побег из Межуровня. Он шел во главе многотысячной толпы в одинаковых оранжевых комбинезонах. К ним присоединялись новые люди, они сходили с помостов и выходили из мест, скрытых в недрах структуры. Человеческая амеба протискивалась через узкие горловины шлюзов, теперь открытых настежь, и разливалась по другую сторону на всю ширину. Он не видел конца этой массе. Сколько их могло быть? Несколько лиц он уже узнавал, они держались близко, не подпуская остальных. Они стали кем-то вроде его охраны. А может, стражи? Этого он им тоже не кодировал.

Он понятия не имел, где Марыся, и все ли с ней в порядке. Не мог этого проверить в подобных условиях. Возможно, минута слабости и поедание месива с наноБ было ошибкой?

Толпа освободила всех заключенных, значит, ее камера тоже была открыта. Он не собирался входить в шлюз, пока не найдет дочь, хотя рассчитывал, что именно она найдет его.

Он помнил дорогу, как будто проходил по ней неделю, а не семь лет назад. Пустошь Умиральни выглядела так же, только стало больше мусора. Он шел по тропинке, а его последователи топтали горы мусора, спотыкались, падали и вставали, не чувствуя боли. Они были его последователями, в этом не было сомнений, хоть он и понятия не имел, почему они идут за ним — он поменял всего лишь несколько цифр в их головах. Они хотели прийти в Варшаву? Весьма правдоподобно. Они откроют варшавянам тайну Элиминации? Он понятия не имел, что тогда случится. Был уверен в одном — он не войдет в Стык без Марыси.

Из отверстий Структуры выныривали серые лица старцев с впалыми глазами, из-за которых они выглядели словно мумии. Черепа, обтянутые сморщенной кожей. Были ли они в сознании? Видели то, на что смотрели? А может, их разум уже покинул тело, которое по привычке выполняет обычные движения? Следование за звуком и наблюдение — вот и все, что им осталось.

Он шел все медленнее, а толпа — как ни странно! — замедлялась вслед за ним, касалась его, мягко поторапливала.

Где она? Где-то сзади, среди десятков тысяч других профилей. Если бы он повернул, толпа повернула бы за ним. Хаос только бы усилился. Оставалась надежда, что Марыся знает, кто всех ведет, и что сама его найдет.

Они проходили все новые и новые шлюзы, тоже открытые настежь. Отовсюду выходили люди. Казалось, это никогда не закончится. И тогда он заметил единственные закрытые ворота. Стык.

Толпа напирала сзади. Становилось теснее. Марыся была где-то там, дальше, чем прошлый раз, когда он проверял. Она не пробьется через эти ряды. Вокруг него оставалось минимальное свободное пространство. И уже не он вел толпу, а толпа вела его. Круг из его личных охранников, на которых напирали остальные, повернул в сторону шлюза Стыка. Он должен был идти туда. Если бы он остановился, люди за ним тоже бы остановились, и за ними тоже, но где-то безвольность человеческой массы приобрела бы смертельно опасную густоту. Там была и Марыся.

Он попытался повернуть в сторону свободного пространства. Встретился со стеной тел. Это не его воля, это алгоритм. Он остановился, коснулся ладонью Стыка. Сосредоточился на том, чтобы их не открывать. Сначала Марыся, потом ворота. А потом… возвращение в Варшаву.

Возможно ли создание нового профиля для взрослого человека?

Он понятия не имел, как толпа поведет себя в тесных коридорах. Но и сам переход через шлюз не давал гарантий успеха. Дальше были лифты, следующие шлюзы, бронированные ворота терминала выхода. Путешествие Наверх этой толпы займет недели.

Он закрыл глаза и оперся лбом о холодный металл. Что я наделал?.. Он не помнил, что сказал им с террасы Крепости. Пробел в памяти, открытая рана, существование которой он только что осознал. Как тогда, когда он перестал быть однодневным. Значит, кто-то другой или что-то другое говорило через него. Использовало его рот.

Значит, он тоже закодирован.

Хоть это казалось уже невозможным, толпа сгущалась. Сверху это напоминало замедленную съемку столкновения пластической массы с твердой преградой. Они не остановятся. Будут сантиметр за сантиметром напирать, подходить, толпиться. Пока не начнут умирать, расплющенные прессом собственных тел.

Он сполз вниз, опираясь спиной о ворота, сел на землю и спрятал лицо в ладонях. Глубоко вздохнул и вошел в транс.

Его окружали десятки тысяч галактик, состоящих из светящихся цифр. Он потянулся к ним ко всем и сразу же отпрянул, сжавшись от боли. Это было как удар током. У него не было доступа к ним, он не мог ничего поменять. Каждый единичный профиль открывался, но попытка выбора нескольких одновременно заканчивалась болезненным отказом. Этот фокус получился только раз. А может, перекодировка возможна только в одну сторону?

Он открыл глаза. Десятки людей всматривались в него сверху в ожидании, что он поведет их дальше. И что поведет и их товарищей, которые стояли дальше и не могли его видеть. Всех этих сумасшедших он хотел отослать прочь. Он не был Спасителем мира, он не просил этого. Вся эмпатия слишком разрекламирована. Даже если случайно, по ошибке кого-то, кто управлял этим миром, он испортил их сознание, то он не был автором. Он использовал это несознательно, как ребенок, который испортил сложный механизм палкой, воткнутой в случайное отверстие.