– Он… там?

– Да. Сейчас я открою…

– Нет! – поспешно остановил его старик. – Нет. Не сейчас. Расскажи. – Он облизал пересохшие губы. – Расскажи мне все.

Никодимус на одном дыхании выложил про Саванного Скитальца, оказавшегося Джеймсом Берром, про Вивиан Нийоль, оказавшуюся Альционом, и про загадку Франчески де Вега. Поведал про удар в висок и про то, как Франческа дотронулась до него, но избежала язвенного проклятия. Упомянул неожиданно открывшуюся ей истину о создаваемых Тайфоном двух драконах.

– Вы с ней сошлись, – констатировал Шеннон.

У Никодимуса запылали щеки.

– Я слышу по твоему голосу, – объяснил Шеннон. – И я не знаю, что тебе на это сказать. Но почему ты думаешь, что Тайфон не переписывал мой призрак?

– Франческа, – только и смог произнести Никодимус. – Она утверждает, что не переписывал.

– А если она какой-нибудь доселе невиданный голем, оживленное текстовым сознанием тело, в которое вдохнули праязык, чтобы поймать тебя в сети?

Никодимус не ответил.

– Ей нельзя доверять.

– Когда я умирал на операционном столе, она пожертвовала ради меня собой.

– Может, в нее и это заложили. Может, она не властна над собой.

Никодимус промолчал.

– Спаси нас Создатель! – раздраженно буркнул Шеннон. – Ты в нее влюбился.

– Магистр, я ведь не какой-нибудь ослепший от страсти юнец. Дейдре лично читала, что Франческа способна остановить второго дракона.

– Ты не знаешь, кто она на самом деле. Она и сама не знает.

Заметив, что старик все это время не сводит глаз с журнала, Никодимус взял томик в руки.

– Так вы хотите воссоединиться со своим призраком или как?

Шеннон посмотрел на журнал, как голодный на кусок хлеба.

– Хочу, – выдавил он полушепотом. – Нико, за время твоего отсутствия мне стало гораздо хуже. Когда я… – Он глянул сконфуженно, пересиливая себя. – Нет, не могу, слишком неловко. Но… Ты же видишь, я и сам уже почти призрак.

Он потер костлявой рукой бледную, почти прозрачную щеку.

– Магистр, Франческа уверена, что демон даст мне изумруд…

– Даже будь изумруд у тебя в руке сию секунду, вряд ли тебе удалось бы надолго отсрочить мой уход. У меня в запасе, наверное, всего пара дней. Может, один.

Никодимус хотел ответить, но старик прервал его жестом.

– Тебе снова пора бежать. Франческа назначила встречу в святилище?

– Магистр, Франческу нам послала Дейдре. Я должен…

– Должен, значит должен, – сурово заявил старик, но тут же смягчился. – Создатель видит, мне тоже доводилось оставлять близких.

Никодимус понял, что учитель говорит о жене и сыне, которых ему много лет назад пришлось бросить в Астрофеле.

– Должен, значит должен, – повторил Шеннон. – Только оставь мне журнал. Этот призрак, пусть даже отредактированный демоном, утешит меня у последней черты.

– Магистр, я вас не бросаю. Я вернусь.

– Помоги тебе Создатель, Никодимус. Да пребудет он с тобой.

Никодимус собрался что-то сказать, но передумал. Снова открыл рот и снова осекся. Наконец он просто положил журнал рядом с Шенноном.

– Я буду думать о вас, магистр.

Шеннон вслепую протянул руку. Никодимус понимал, что старик не собирается его касаться, не смеет до него дотронуться. И он накрыл ладонью воздух над рукой Шеннона – иллюзия соприкосновения, но что делать, если большего не дано.

– Я тоже буду мысленно с тобой, мой мальчик.

Уже у выхода его вдруг остановил голос Шеннона.

– Помни, на этот раз противник не рвется стереть тебя в порошок, как Фелрус. Тайфон действует хитрее. Возможно, ему необходимо не столько схватить тебя, сколько перетянуть на свою сторону. – Шеннон оглянулся на журнал. – И как знать, может, с помощью призрака он надеется заполучить и меня.

Никодимус переступил с ноги на ногу.

– Не исключено, что мы с тобой оба жертвы иллюзий, – проговорил старик после долгого молчания. – Будь осторожен, мальчик мой.

– Буду, – пообещал Никодимус.

Голова у него шла кругом от мыслей о Шенноне и его призраке, Франческе и ее демоническом создателе.

Призрак впервые предчувствовал извлечение из книги. Рассыпанные по разным страницам фрагменты сознания воссоединялись медленно, словно кто-то нерешительно приподнимал обложку. Вот еще несколько страниц расстались с содержимым, возвращая призраку умение ходить. Еще несколько фрагментов, и он заново обрел память на лица и способность узнавать.

Его охватило нетерпение, скоро сменившееся раздражением. Кто там такой любитель тянуть кота за хвост?

Наконец межтекстовые связи восстановились в достаточной степени, чтобы призрака выплеснуло из книги.

Он очутился посреди парусиновой палатки, по стене которой скользило солнечное пятно. Ну и дела… Какая такая нужда заставила магистру Нийоль ютиться в шалаше? Он обернулся спросить магистру или Лотанну, что стряслось, – и увидел себя самого. Своего создателя.

Призрак похолодел от страха и попятился. Сейчас Шеннон метнет в него развеивающим заклинанием или в палатку ворвется вооруженный до зубов Никодимус… Но тишину нарушал лишь мирный шелест ветра в секвойях.

Автор лежал на походном одеяле, поредевшая борода торчала клочьями, седые свалявшиеся космы зачесаны назад, чтобы не лезли в осунувшееся лицо. Но глаза… слепые белые глаза смотрели в тревожном ожидании. Страх растворился. Опустив взгляд, призрак увидел свое текстовое тело – тусклое, как свет от дральского светлячка. Правое плечо, после потери руки превратившееся в культю, расползалось, будто ветхая ткань. Он вновь уставился на себя живого, на своего автора.

– Шеннон, – прошептал тот, – когда мы так постарели?

Призрак, слабо улыбнувшись, протянул руку. Автор протянул свою, заметно дрожащую. Они соприкоснулись. По телу призрака пробежала золотистая рунная волна, и, медленно опустившись на колени, он слился воедино со своим автором. В отличие от прошлой встречи в святилище, автор не противился, и каждому из них открылось то, что знал и чувствовал другой. Они стали одним целым, острее почувствовав собственную дряхлость, разрастающиеся в животе язвы, нескончаемый отток крови в кишечник…

Здесь, вдали от некрополя, ни чарослову, ни призраку долго не протянуть.

За парусиновой стенкой загудел крепчающий ветер. Зашуршала листва под чьими-то ногами. Донесся едва слышно голос Никодимуса, бывшего ученика.

Все это навевало сладкую печаль. Две сущности Шеннона – текстовая и физическая, создатель и его детище – наконец воссоединились, и жизнь вдруг стала тонкой и хрупкой, как паутина. Простая игра света и тени на пологе палатки, общие воспоминания о мире, оставшемся снаружи, – вот и все. И щемящее чувство, что скоро с этим придется расстаться.