найдено целых скелетов взрослых, или они просто отсутствовали. Подобные захоронения без костяков характерны для могильников в Томском Приобье (Еловка-2).

Существование такого погребального обряда свидетельствует о сложных идеологических представлениях у андроновцев Сибири. Горшки, каменные наконечники стрел, другой инвентарь и разрозненные кости. Загадка? Может быть и более простое объяснение. Если допустить наличие у андроновцев вторичных захоронений, а этот факт кажется очевидным, то умерший мог до погребения помещаться в такие условия, когда труп до предания его земле совершенно не сохранялся. В этом случае могила все-таки сооружалась чисто символически.

А если это свидетельство того, что андроновцы Обь-Чулымья хоронили умерших по-древнеарийски? Или, точнее, их потомки, так же радеющие за «чистоту», принесли с собой в Иран (указания по «Авесте») и в Индию древние сибирские обычаи. Так это было или не так, на каком этапе произошел переход к кремации покойников у древних арийцев, мы точно не знаем. Давайте понемногу распутывать этот загадочный клубок таинственных обрядов и религиозных культов, связанных с очищением.

Начнем с того, что эти племена полагали, что тело, захороненное в землю, поедалось червями – «нечестью». Поэтому сибирские праарии, как и творцы «Авесты», считали, что трупы надлежит не закапывать и не сжигать, а на некоторое время оставлять в уединенных местах на открытом воздухе. Это делалось для того, чтобы птицы могли «снять одежду», то есть, очистить мягких тканей от костей. Только отмытые дождями, овеянные ветром и высушенные солнцем кости производились захоронения в земле.

Основные законы торе, записанные Тебиром Шамсом (по данным Кул Гали и Гази-Бабы): «Тела нечаянно погибших юрганов надо вешать на деревьях и подвешивать к ветвям птичьи крылья, с которыми их души полетят на небо. <…> Для умерших юрганов и для тех, на кого указал трезубец Кубара… вне кладбища надо сделать на деревьях ег-кэпэ (помост из досок) и на этот ег-кэпэ положить ящик с телом и запасом пищи и питья… Если деревьев нет, то ящик кладут на столбы. <…> Рядом надо также вешать на деревьях и столбах крылья и изображения птиц…».

У некоторых индоевропейских племен юга Сибири еще с эпохи бронзы представление о смерти связывалось со страной Мана (Минусинской котловиной). С явлением древнескифской культуры в Южной Сибири переход души в иной мир уже соотносился с обителью Кашаа (ср. Кошара, Кашала, Кошье, Кащей).

Одним из импульсов проникновения в далекую Индию обь-чулымского обряда очищения, сочетающегося с «потерей одежды», может послужить легенда о Нале из «Махабхараты» (сказание о Нале и Дамаянти). Потеря Налем одежды как метафора смерти стоит в тесной связи с игрой в кости. Птицы, похищающие одежду Наля, называют себя воплощением игральных костей. (Индийский Наль – это трансформированный шаками/саками образ более древнего алтайского Алып Манаша или среднеазиатского Манаса).

Некогда в южносибирской стране Каш Але (ср. инд. Кошала), где проживал народ пан или пани, этот царь Наль был обучен искусству счета и игры в кости. Позже андроновские мигранты на севере Индии именем сибирского народа пан игру в кости назовут «пана». Укажем его родственные слова, о которых писали выше в главе «По путям священной Маны»: «пана (сан.) – игра в кости; «панчык» (тув.) – игра в кости; «панке» (кир.) – игра в карты; «понiс» (хак.) – выигрыш (при игре в кости). Эти территории могли носить название Каш/ала или Кош/ара – загоны для скота.

Именно здесь, в Кошале (русс. фольк. Кошье), мог проживать панийский народ каш (далекие предки качинцев – ха/касов), который в искусстве счета и игры в кости не знал себе равных. От него пошло также местное название игры в кости «кажык» («кашык»). Кости, конечно, стадиально старше всякого рода «естественных» предметов игры, а вот сущность их изначально была культовой, связанной с погребальным обрядом очищения кости и с богами потустороннего мира.

Птицы, похищающие «одежду» Наля, называли себя воплощением игральных костей («пана» – игра в кости). Паны, как и их потомки тувинцы и хакасы, считали, что кости приносят счастье и способствуют размножению поголовья скота, его сохранности.

Данные археологии, устное народное творчество и характер многих вариантов этой игры наталкивают нас на следующую мысль. Скорей всего, истоки этой ритуальной игры принадлежат древнейшим обитателям юга Сибири – народу пан.

Устное народное творчество славян с упоминанием о Кошье (Кош Але) в «Веде о Маре» так же уводит нас в глубокую архаику Саяно-Алтая. Как мы помним из предыдущих глав, именно туда, в саяно-алтайскую пещеру со Змеем, отправился богатырь Добрыня из сказочной былины «Добрыня и Змей». Там, на берегу реки Пучай (Бу/сай или Енисей, см. карту), одежду его и похитил летающий Змей Горы – Горыныч.

Снятие «одежды» птицами – мягких тканей кости, как нам представляется, было равнозначно способности общения с потусторонним миром и Небесами. То же отождествление с птицей мы обнаруживаем в шаманском наряде или магическом полете. Птицы – это проводники душ.

Небо и небесные светила (позже духи неба) находились наверху, и путь к ним был труден и опасен. Поэтому шаманы пользовались посредниками между ними и небом в лице священных птиц – «предков». Превращение себя в птицу свидетельствует о способности шамана еще при жизни совершать экстатические путешествия в иные миры. Духов неба необходимо было расположить в свою пользу, для этого им приносили в жертву угодных им животных, души которых и становились помощниками (ездовыми животными) шамана (например, пура). Иногда полный костюм шамана (тувинский, бурятский, якутский) имитировал очищенные кости, т. е. скелет человека.

В книге Н. В. Посольмака «Стерегущие золото грифы» (Новосибирск, 1994) читаем: «Как считалось, благодаря этим фантастическим существам…умерший мог скорее попасть на „небесные пастбища“, находившиеся где-то высоко на заоблачных, недоступных человеку вершинах гор. Образ этого синкретического существа (мифического орла или грифона) осенял все стороны жизни пазырыкцев. <…> Вероятно, считалось, что ими был населен мир мертвых, поэтому, чтобы попасть туда, умершим „помогали“ многочисленные изображения грифонов на погребальной утвари. <…> На „небесные“ пастбища, в кочевнический «рай» отправлялись после смерти пазырыкцы (Иванов, Топоров). Там их встречали ожившие персонажи собственной мифологии – грифы…».

Конечно же, частью общего обряда «очищения» посмертной души было трупосожжение (кремация), что не мешало быть древним скифам и огнепоклонниками. Если же говорить в целом, то аналогии трупоположениям и трупосожжениям можно видеть на всей огромной территории распространения андроновцев-«ф» (от юга Урала до Енисея).

Если основной способ захоронения населения этих племен в Зауралье – это трупосожжение, то для Барабинской лесостепи и всего Обь-Чулымья, характерны большей частью погребения трупоположением (с разрозненными очищенными костями).

«В захоронениях взрослых андроновцев Барабы выделяется три вида погребального обряда – трупоположения, трупосожжения и трупоположение