– Тамара давно страдает провалами в памяти, – продолжала Беломестова. – Но она крепко знала, что Марина лежит в могиле. У нее другой сдвиг, может, даже похуже колывановского. К ней и прабабка приходит, и покойные мать с отцом разговаривают через этих, господи прости, каменных чурбанов. Советы ей раздают с того света… Хотя для нее тот и этот свет перемешались. Тамара всегда доверяла Колыванову. Так что когда он заговорил про Марину, она ему поверила. Решила, что Якимова вернулась.

– А то, что я по-другому выгляжу и помолодела на пятнадцать лет – это ее не смутило? – не удержалась Маша.

– Может, ты в могилке за год отоспалась и посвежела, – невозмутимо ответила Полина Ильинична. – Кто вас, мертвецов, знает. Для Тамары главное – порядок. Мертвецы не могут якшаться с живыми. А ты повсюду таскала с собой ее внучку…

– Внучка сама со мной таскалась, – холодно заметила Маша.

– Не важно! Ты нарушала правила. То есть не ты, конечно, а Марина…

Маша, наконец, поняла, чем был погреб, в который она едва не свалилась.

– Значит, Пахомова попыталась восстановить статус-кво, – задумчиво проговорила она.

– Не умничай, – оборвала Полина Ильинична. – Ты не лежишь с проломленной головой, потому что я пригрозила Тамаре… Даже не буду говорить чем, – стыдно. Иначе она тебя лопатой пришибла бы при случае и зарыла, да так, что мы бы и не отыскали. Но к тому времени, когда я угомонила Тамару, распоясались Бутковы. Ты начала вопросы разные задавать. Залезла в Маринин дом, испугала Кулибабу… Колыванов, опять же, маячил тут с благостной физиономией: Марина то, Марина се. Альберт встревожился. Вика тоже талдычила, что Валентин тебе вот-вот проговорится. Сначала они решили тебя напугать, чтобы ты живенько свалила отсюда и больше не показывалась. Когда ты пришла и сказала про физиономию в окне, я чуть не прокляла их обоих. Но на этом они не остановились. Прирезали курицу. Тоже не сработало. Уж не знаю, что они еще придумали бы, но ничего хорошего для тебя, можешь мне поверить. А что это ты как смотришь? Что смотришь, спрашиваю! Жалеешь меня, что ли?

– Не то чтобы жалею, – медленно сказала Маша. – Просто представляю, как с моим приездом у вас все пошло наперекосяк. Сначала Колыванов. Потом Пахомова. За ними Бутковы. То здесь что-то не так, то с другой стороны проблемы, и вам нужно эту падающую башню удержать, а она разваливается прямо в руках. У меня в детстве была электронная игра – волк, который ловит падающие со всех сторон яйца. А они летят все быстрее, ему нужно поворачиваться живее и живее – в общем, тяжелая у него судьба, у этого волка. Мне всегда было его жалко, особенно когда яйца все-таки падали и разбивались, и игра заканчивалась.

Беломестова не сводила с нее взгляда.

– Волк, значит… – сказала она, подумав. – Пожалуй. Но все бы обошлось. Только вот когда приехал Аметистов, на меня повалились не яйца, а бомбы. Все как ты описала: только успевай поворачиваться и подставлять ладони, иначе взорвется прямо под ногами. Сначала он просто отирался возле церкви, все лелеял мысль о восстановлении, – точнее, хотел урвать кусок побольше. Я еще не слишком тревожилась. Но потом он заметил Кулибабу и стал приставать к ней с расспросами, зачем она приносит цветы на старую могилу. Что ей было делать? Она соврала, что у нее там похоронен родственник. Якобы она правнучка Дубягина. Аметистова, дрянь такую, осенило. Не знаю, в курсе ли ты, что он искал дорогие старинные иконы…

Маша кивнула.

– Валентин Борисович мне рассказывал.

– Этот подлец решил, что наследники Дубягина спрятали иконы в его могиле. Дубягин скончался незадолго до революции, уже можно было догадаться, к чему все идет… Его дети собирались бежать. Они положили иконы в гроб, чтобы вернуться за ними. Но не вернулись. Аметистов был уверен, что они так там и лежат до сих пор. Ждут его, сволоту! – Последние слова Полина Ильинична выплюнула с невыразимым отвращением.

Маша вспомнила лай Цыгана по ночам.

– Так это, значит, Аметистов отирался на кладбище! Вот почему собака лаяла!

– Он пытался сдвинуть могильную плиту, – кивнула Беломестова. – Может, у него и вышло бы, но мешал Цыган. Лаял, рычал… Невзлюбил он Аметистова. Тогда тот его отравил. Подбросил мяса с крысиным ядом.

Маша ахнула.

– Боялся, что на лай в конце концов кто-нибудь придет, и тогда ему конец. – Полина Ильинична злорадно усмехнулась. – Уж мы бы разнесли повсюду, как радетель за восстановление православных ценностей раскапывает чужие могилы! Тварь он бессовестная. Но Цыган-то наш какой умница: хоть и наелся отравы, но дотянул до утра, рычал, не подпускал Аметистова к могиле. А потом уж рассвело, и ему пришлось исчезнуть. Чисто бес – с рассветом смылся.

Бледность и молчаливость старосты в то утро, когда она узнала об отравлении Цыгана, стала Маше понятна. Беломестова догадывалась, что несчастный пес заболел неспроста.

– В ту ночь Аметистову не удалось залезть в могилу. А потом у него случились какие-то дела, и три дня он не мог сюда приехать, хотя и рвался изо всех сил. Заявился нынешним утром, часов в шесть, когда уже светало. Сдвинул могильную плиту. А под ней – пакет. Он залез внутрь, конечно…

Утро. Холодно. Побагровевший мужчина опускается на колени и осторожно разворачивает сверток. Маше представились лопнувшие сосуды в его глазах: он двигал плиту в одиночку, никому не решаясь довериться. Что он увидел? Ей не хотелось даже представлять. Запах разложения должен был предупредить его, что окажется внутри.

– Аметистов знал об исчезновении Марины?

– Еще бы! Все знали. К тому же он был с ней знаком.

– Он догадался, кто это, по рыжим волосам, – вслух подумала Маша. – Сопоставил исчезновение Марины, труп в могиле и ваше нежелание восстанавливать церковь. Но зачем он посадил там водителя?

– Аметистов заявился ко мне около восьми, – ровным голосом сказала Беломестова. – Он чуть не чокнулся от счастья, когда понял, что в могиле Марина. Заикался, хохотал, матерился – чисто буйнопомешанный на марше. Сказал: «Без вашей воли, Полина Ильинична, здесь даже кошка не обгадится. Вы это все затеяли, вы и больше никто». Поставил меня перед выбором: или я поддерживаю его затею с церковью, или он приведет полицию. Он говорил – и все время лапки потирал, точно муха. Радовался так, будто клад нашел. Кстати, когда он Марину вытащил, он еще и в гроб Дубягина залез, не удержался. Никаких икон там, конечно, не обнаружил. Но ему это было уже и не важно.

Она ссутулилась.

– Я так растерялась… Даже не нашлась что ему возразить. Задним умом сообразила: надо было ему встречно пригрозить полицией. Не просто так ведь он полез в могилу, его бы тоже за это могли наказать! В общем, если и были у Аметистова сомнения в том, что к Марининой гибели я приложила руку, то по моему поведению он все понял. Я сама себя выдала. У меня уже нервы были ни к черту. С одной стороны, боялась, что тебя укокошат – не Бутковы, так Пахомова. Тряслась, что у Колыванова колесики снова сойдут с рельсов и он проговорится тебе, что мы же тебя и убили. Потом Цыган чуть не сдох… Я и спать почти перестала, и есть не могла, все думала, как бы тебя отсюда поскорее выпроводить, чтобы не закончилось твоей смертью. Считай, сама себя сдала Аметистову. Может, если бы перед кем-то другим раскололась, было бы не так обидно, а вот перед ним… Самой от себя тошно. Ты про водителя спрашивала? Аметистов ведь не дурак. После того как он раскопал могилу и обо всем догадался, он вернул все на место. Пакет стащил в яму, плиту снова подвинул. Думаешь, после этого Аметистов сразу отправился ко мне? Ошибаешься! Сперва он метнулся в Анкудиновку, там ночевал его шофер. Привез его сюда и посадил охранять могилу. Иначе, сама подумай, я бы первая туда прибежала, вытащила тело и перепрятала бы. И что тогда? Как меня прищучить? Никак! А пока тело там, я даже дернуться не могла.