о стариках, пока мы не стали действительно очень старыми. У меня была взрослая дочь – волевая, безумно амбициозная дочь, но я чувствовала, что в некотором смысле все эти трудные годы, перенося все эти тяжелые испытания, я продолжала цепляться за последние осколки детской надежды, и невинная девочка внутри меня все еще ждала возвращения своего героя.

Саул перестал работать хирургом, когда по паспорту ему исполнилось семьдесят, но мы с ним знали, что ему уже семьдесят пять. Он преподавал в университете еще десять лет. Он страстно любил свою работу – вот почему я была сбита с толку, когда он вдруг решил уйти на пенсию. Он слишком хорошо скрывал признаки болезни, но ночью после торжеств по случаю его выхода на пенсию он попросил меня сопроводить его на консультацию к неврологу. Всего через несколько дней ему поставили диагноз: сосудистая деменция.

Мы плакали вместе, а потом он взял мои руки и попросил пойти с ним в синагогу.

– Это будет честью для меня, – прошептала я, и он грустно улыбнулся.

– Спасибо, Алина, – прошептал он, потому что всегда называл меня так, когда мы были одни.

– Что ты скажешь Юлите и Элис? – спросила я его.

Тень пробежала по его лицу, проблеск неуверенности, который чуть не разбил мне сердце.

– Они мои родные люди, правда, Алина?

– А разве может быть иначе?

Он улыбнулся светлой, благодарной улыбкой.

– Тогда мы скажем им правду.

– Они поймут.

– Разве такое можно понять?

– Тогда – рано или поздно – они нас простят.

Но Юлита была занятая женщина, она только-только начала работать в окружном суде. Деградация Саула произошла так быстро, будто он откладывал ее до тех пор, пока не выйдет на пенсию. В течение нескольких безумных месяцев я была сосредоточена на том, чтобы убедить Юлиту или Элис поехать со мной в Польшу, пока я еще могла. Позже, к тому времени, когда я поняла, что нам действительно нужно рассказать Юлите правду, Саул уже не был готов к такому разговору, а я просто не могла вынести это в одиночку.

Последним поручением Томаша мне было заботиться о Сауле Вайсе, и до самого последнего вздоха Саула я выполняла свое обещание. Я полюбила его очень сильно – и я знаю, что он тоже любил меня. Без этой совершенно иной любви я не представляю своей жизни в Америке, и это была действительно прекрасная жизнь. Даже несмотря на то, что до последнего вздоха я буду тосковать по Томашу – моей первой любви.

Моей великой любви.

Сейчас я близка к последнему вздоху, беспомощна, заперта здесь, в своих собственных мыслях, – вот почему меня так изумляет, что в эти часы я чувствую лишь удивительный покой. Все благодаря моей прекрасной Элис с ее смеющимися зелеными глазами, которые она унаследовала от моего Томаша, глазами, которые она передала нашему особенному, чудесному Эдди. Наверное, правильно, что именно Элис нашла для меня Томаша, потому что она всегда напоминала мне своего настоящего дедушку, которого никогда не увидит. Она так же, как он, любит учиться, любит рассказывать истории, умеет сопереживать. И мечтать о большем, несмотря на обстоятельства. Даже если она иногда забывает, что ей позволено делать это.

Пока я жду освобождения, которое принесет смерть, я оглядываюсь назад на свою жизнь и чувствую, что все эти десятилетия мне не хватало только одного. Я спокойна, потому что знаю: мой Томаш ждет меня на другой стороне.

Скоро я вздохну в последний раз и докажу, что он всегда был прав.

Мы всегда найдем дорогу друг к другу.

Всегда.

Глава 40

Элис

Я просыпаюсь в своей постели от звука мобильного телефона Уэйда. Муж лежит рядом, крепко прижимая меня к себе, но, проснувшись, отодвигается, чтобы ответить на звонок.

– Привет, Юлита, – хрипло говорит он, и мое и без того бешено колотящееся сердце ускоряется, когда он передает мне телефон.

– Тебе нужно приехать прямо сейчас, – натянуто говорит мама. – Еще один удар, серьезный удар. Они перевели ее в паллиативную помощь. Накинь что-нибудь и поспеши. Не теряй ни секунды. Доктор сказал, что у нас не слишком много времени.

Я появляюсь в больнице к шести пятнадцати утра, персонал приглушил свет, однако, несмотря на это, очевидно, что кожа Бабчи стала бледно-серой, а дыхание слишком поверхностным. Я начинаю плакать еще до того, как добираюсь до кровати. Папа подходит и заключает меня в крепкие объятия. Он ничего не говорит, но только потому, что больше нечего сказать.

Бабча в последний раз выдыхет в половине седьмого утра, мама держит ее за правую руку, а я – за левую. Нет никакой борьбы – никакого напряжения в ее чертах, никакого противостояния, когда смерть забирает ее у нас. Она так мирно уходит из жизни, что поначалу трудно поверить, что она ушла. Доктор подходит к нам и тихо, почтительно называет время ее смерти. Мама спокойна, когда моет руки и лицо Бабчи, а потом у нас остается еще один последний момент, когда мы все с ней вместе.

Папа, как правило, более эмоционально относится ко всему этому, чем мама, которая стоит с сухими глазами до тех пор, пока не приходит время покидать больничную палату. Она поворачивается к кровати, чтобы бросить последний взгляд, и внезапно бежит обратно к телу своей матери и начинает выть. Животный, неконтролируемый крик, который пугает меня. Я ошеломлена, но папа скорбно улыбается мне и бормочет:

– Я же говорил тебе, что мне понадобится водка.

– С ней все в порядке?

– Я знал, что это произойдет, милая. Твоя мама на вид сурова, но Бабча была ее солнцем и ее луной. – Я не решаюсь уйти, но папа кивает в сторону двери. – Иди домой, милая, – шепчет он и возвращается к кровати. – Нам с мамой нужно побыть здесь какое-то время, а тебе следует позаботиться о своей семье.

Я возвращаюсь домой; мне, конечно, очень грустно, но еще сильнее во мне чувство благодарности. Я благодарна Бабче за каждое мгновение, которое я разделила с ней, – за все, чему она научила меня в плане материнства, за каждое объятие, за каждый любящий жест и за каждый чертов ужин, который она когда-либо готовила мне. И больше всего я благодарна ей за то, что она доверила мне раскрыть ее историю, потому что я не могу не чувствовать, что, найдя ее прошлое, я одновременно нашла потерянную частичку себя.

Я стою в нерешительности на пороге своего дома. Я слышу шум внутри и знаю, что