— Не обращай внимания на ее слова, — промолвил даннеман, обернувшись к Христиану. — Дух ее еще погружен в сон, она продолжает грезить. Сейчас она заговорит более разумно.

И добавил, взглянув на сестру:

— Ну, Карин, посмотри на этого молодца и скажи, следует ли ему идти со мной на лукавца.

Лукавцем далекарлийские крестьяне называют медведя, ибо избегают настоящего его названия.

Карин закрыла глаза руками и стала что-то с живостью говорить брату.

— Говорите по-шведски, раз вам знаком этот язык, — сказал ей Христиан, которому не хотелось упустить что-либо из обряда посвящения. — Прошу вас, матушка, научите меня, как мне должно поступать.

Ясновидящая с каким-то ожесточением крепко зажмурила глаза и сказала:

— Либо ты не тот, о ком я грезила, либо ты позабыл язык, знакомый тебе с колыбели. Оставьте меня оба, и ты и тень твоя: я ничего не скажу, я поклялась никому не говорить о том, что мне известно.

— Терпение, — сказал даннеман Христиану. — С ней всегда так поначалу. Попроси ее поласковее, и она предскажет тебе твою судьбу.

Христиан повторил свою просьбу, и ясновидящая, по-прежнему прикрывая глаза бледными руками, заговорила наконец поэтическим слогом, словно произнося заученные наизусть речи:

— Лютый рычит в зарослях вереска, разорвав узы свои! Он умчался! Он умчался на восток, по долинам, меж топей, трясин и ядовитых потоков!

— Означает ли это, что он ускользнет от нас? — спросил даннеман, почтительно внимая словам сестры.

— Я вижу, — продолжала она, — я вижу, как бредут меж смрадных потоков клятвопреступники и убийцы! «Понятно ли вам это? Известно ли, что я хочу сказать?»

— Нет, не известно, — ответил Христиан, узнав в этих словах знакомый ему припев древних скандинавских песен «Волуспы» и узнав также, как показалось ему, голос, звучавший среди камней Стольборга.

— Не перебивай ее, — сказал даннеман. — Продолжай, Карин; мы слушаем.

— Я видела, как пылает огонь в очаге богача, — молвила она. — Но на пороге его стояла смерть.

— Ты имеешь в виду этого молодца? — спросил даннеман сестру.

Она продолжала, будто не слыша вопроса:

— Однажды в поле я подарила одежду двум лесным людям; едва надев ее, они обернулись богатырями — обнаженный человек робок.

— Вот видишь! — воскликнул Бетсой, с простодушным торжеством глядя на Христиана. — Теперь-то, надеюсь, тебе ясны ее слова?!

— Вы так думаете?

— Разумеется, все ясно! Она советует тебе получше одеться и вооружиться.

— Совет, безусловно, хорош; но разве это все?

— Слушай, слушай, она сейчас опять заговорит, — сказал даннеман.

И ясновидящая заговорила:

— Безумец полагает, что будет жить вечно, если уклонится от боя; но даже старость не принесет ему мира: миром обязан он будет лишь копью своему. «Понятно ли вам это? Известно ли, что я хочу сказать?»

— Да, да, Карин! — вскричал обрадованный даннеман. — Ты хорошо сказала и можешь вновь уснуть; дети будут охранять твой сон, и ничто тебя не потревожит.

— Тогда оставьте меня, — сказала Карин. — «Вала снова погрузится во мрак».

Она закрыла лицо покрывалом, и костлявое тело ее, казалось, утонуло, исчезло в перине гагачьего пуха — богатом подарке даннемана, благоговейно почитавшего сестру.

— Ты доволен, надеюсь, — сказал он Христиану, доставая лежавшую в углу длинную веревку. — Хорошее предсказание!

— Очень хорошее, — ответил Христиан. — На этот раз я его понял. Человеку осмотрительному незачем прятаться, самое верное — идти прямо навстречу врагу. Итак, в путь, дорогой мой хозяин! Но на что вам эта веревка?

— Дай руку, — сказал даннеман.

И он принялся тщательно обвивать веревкой левую руку Христиана.

— Вот этим ты отвлечешь внимание лукавца, — сказал он. — Когда он схватится обеими лапами за твою руку, ты другой рукой всадишь ему в брюхо рогатину; впрочем, я тебе все объясню по дороге. Ты готов — идем же!

— Ну что? — воскликнули офицеры, ожидавшие Христиана в сенях. — Суждена ли нам удача?

— Что касается меня, — ответил Христиан, — я, видимо, стал неуязвим; что же касается медведя — вряд ли ему посчастливится так, как мне. Впрочем, ясновидящая сказала, что он убежит на восток.

— Нет, нет, — прервал его даннеман таким серьезным и уверенным тоном, что все шутки мигом прекратились: — Было сказано, что лютый устремится к востоку, а вовсе не то, что он останется жив. В дорогу!

Но до того, как последовать за Христианом на охоту, вернемся на несколько минут в замок Вальдемора, откуда барон, едва взошло солнце, выехал в сопровождении всех гостивших у него мужчин, способных участвовать в охоте, и двухсот или трехсот загонщиков.

Место, выбранное на горном склоне для этой господской облавы, находилось значительно ниже, чем хижина даннемана. Поэтому дамы также проследовали туда: одни из них хотели возможно лучше увидеть охоту на медведя, другие, менее храброго десятка, решили остановиться на лесной опушке. В числе первых была и Ольга, желавшая показать барону, как ее волнует его охотничья доблесть; Маргарита же, совершенно равнодушная к этой доблести барона, оказалась среди последних, вместе с Мартиной Акерстром, дочерью пастора и невестой лейтенанта Осборна: это была славная девушка, чересчур, быть может, румяная, но приветливая, любезная и искренняя, за что Маргарита и предпочитала ее остальным. Заметим мимоходом, что пастор Микельсон, о котором шла речь в связи с историей баронессы Хильды, давно умер, — по слухам, после того, как отважился на ссору с бароном Олаусом. Его преемник был человеком весьма почтенным и выказывал большое достоинство и независимость в своих отношениях со Снеговиком, несмотря на то, что место приходского священника получил из его рук, как еще водилось в некоторых феодальных владениях. Барон, по-видимому, понял, что лучше поддерживать дружеские отношения с порядочным человеком, чем поощрять дурные склонности приятеля, который может стать опасным врагом. Поэтому с пастором он держался вежливо и тот нередко заступничал перед ним в пользу слабых и бедных, не вызывая у него приступов гнева своей искренностью.

Приглашенные не проявили особого рвения, собираясь на охоту вслед за бароном. Никто не верил, чтобы можно было встретить медведя так недалеко от замка, тем более после нескольких шумных праздничных дней. Медведь по природе своей угрюм и недоверчив. Ему вовсе не по вкусу звуки оркестра и огни фейерверка; поэтому все шепотом поговаривали о том, что если уж попадется им на путч медведь, это будет ручной зверь, ловкий плясун, который сам подойдет к владельцу замка и подаст ему лапу. Тем не менее погода была прекрасной, лесная дорога — весьма приятной, а посему никто не отказался от предложенной прогулки, даже старики, которых довезли в экипажах до уютного павильона, обставленного на сельский лад, где предстояло позавтракать или даже пообедать, в зависимости от того, какова будет добыча — медведи