очевидна сразу: после окончания военных действий столичные торговцы и разносчики с воодушевлением принялись снабжать мятежную толпу всем, что ей могло понадобиться, то есть едой и, что еще важнее, выпивкой. Повсюду щедро переходили из рук в руки бутылки со спиртным. Винтер своими глазами видела, как торговца с доверху нагруженной вином тележкой со всех сторон окружили жаждущие клиенты и в считаные минуты расхватали все до последней бутылки. Торговец развернул пустую тележку и, позвякивая монетами в туго набитых карманах, отправился за новой партией товара.

Казалось, весь город до последнего человека решил в эту ночь напиться до беспамятства. Здесь, во внутреннем дворе, компания Кожанов, став в круг, предавалась своеобразной игре: они распевали одни и те же куплеты, щедро помогая пению вином из ходивших по рукам бутылок. Винтер подумалось, что кое–кто из девчонок все–таки слишком молод для такого рода развлечений, однако вряд ли она имела право их упрекнуть.

Среди них была и Кит. Девушка наконец–то смыла черную тушь, которой обвела глаза; лицо ее сияло беззаботной радостью, и она громко, заливисто хохотала. Заметив Винтер, Кит призывно замахала рукой, но та покачала головой и указала жестом на внешние ворота — мол, дела в городе.

На улице под стенами крепости творилось то же праздничное безумие. Приволокли походные плиты либо смастерили их подобие из ящиков и обломков досок, и десяток предприимчивых разносчиков уже вовсю торговал горячей снедью. Вокруг стоял такой шум, что крики торговцев невозможно было расслышать уже за пару шагов, а потому они забирались на ящики и обеими руками поднимали свой товар над головами толпы.

Все это напомнило Винтер рынки Эш–Катариона. Там она впервые попробовала имхалит — целиком зажаренного жука на половинке раковины (горько и вязко), обжаренный в жире дхакар (разновидность многоножки, пряно и хрустко на вкус) с толстым ломтем черного хлеба, кукурузные лепешки с медом и все мыслимые блюда, какие только можно изготовить из забитой овцы. При одном воспоминании в животе заурчало от голода, но кушанья, которые предлагали разносчики, показались ей странно непривычными. Глядя на обжигающе горячие засахаренные каштаны, пирожки со свининой и пышущие жаром бутерброды с беконом, Винтер испытала острый приступ ностальгии. Не по Эш–Катариону, если быть точной, но по лагерю полка под его стенами, по черствым галетам и «армейской похлебке».

Как будто полжизни она провела в чужой земле, среди чужих людей — и вот сейчас, вернувшись в родной город, точно так же оказалась чужачкой. Здесь, посреди ликующей толпы, ей было более одиноко, чем…

«Чем в Форте Доблести. С тех пор как капитан Д’Ивуар сделал меня сержантом, с тех пор как я повстречала Бобби и всех остальных».

До того она, конечно, тоже была одинока, всегда одна, сама но себе — когда ее не донимали сержант Дэвис и его подручные, — но тогда она искренне не представляла, что все может быть иначе. Седьмая рота изменила это представление. Вот только Бобби, Феор и все прочие пока еще в море, так далеко отсюда.

Ей вдруг до смерти захотелось бегом вернуться в Вендр, вытащить Джейн с этого дурацкого собрания, прильнуть к ней и замереть в объятиях, пока не уймется смятение, царящее в голове. Наедине с Джейн все становится так просто…

«Не дури», — жестко одернула она себя. Джейн поневоле пришлось возглавить эту странную разношерстную коалицию, и меньше всего ей сейчас нужно, чтобы Винтер сорвалась с катушек и принялась требовать утешения. С этим можно и подождать. Решительным шагом она направилась к ближайшему торговцу и купила бумажный пакет с засахаренными каштанами. Раскрыла пакет, вдыхая приторный пар, и, едва они немного остыли, сунула один в рот. Он был хрусткий и сладкий, и Винтер пришлось признать, что это лакомство куда приятней многоножек.

Неподалеку, на площади, собрался народ, и она из любопытства двинулась в ту сторону. Подойти вплотную и разглядеть, что творится, не удалось, но, судя но всему, там кто–то выступал с речью. Когда Винтер сумела уловить обрывки фраз, она узнала голос Дантона.

— Четвертая обязанность гражданина, — вещал он, — состоит в том, чтобы неустанно уделять внимание состоянию вверенных его заботе объектов труда, как то: земельные и пахотные угодья, семена и скот, орудия ремесла и все прочее, что способствует росту его благосостояния. Обязанность гражданина перед его страной состоит в том, чтобы содержать, оберегать и улучшать все вышеназванное, равно как для благополучия его собственных потомков, так и ради грядущего, сообразно промыслу господню, процветания всей нации. При всем том обязанность эта не должна входить в противоречие с первой, второй или третьей обязанностями, и гражданину не следует…

И так далее и тому подобное. Случись Винтер читать все это в печатном виде, она вряд ли одолела бы и страницу. Голос Дантона, могучий и звучный, безусловно, придавал сказанному некую живость, но все равно предмет его речи оставался невыносимо скучен. И тем не менее люди вокруг завороженно внимали ему, затаив дыхание, чтобы не упустить ни слова из объяснений великого человека о том, например, чем картофель превосходит брюкву и отчего его повсеместное возделывание входит в интересы нации.

«Наверное, с тем же успехом он мог бы читать наизусть словарь, и люди точно так же ловили бы каждый звук».

Дантон, безусловно, был мастер подбирать нужные слова — речь, с которой он обратился к заключенным в ночь падения Вендра, произвела впечатление даже на Винтер, — но сейчас он явно не изощрялся в красноречии. Помимо воли она задумалась о том, который из них настоящий: тот кипучий вождь, любимый толпой, или этот книжный мыслитель с его одержимостью картофелем?

Ее отвлек от размышлений легкий зуд в основании позвоночника. Инфернивор беспокойно зашевелился — точь–в–точь неугомонный ребенок, который ворочается во сне. С тех пор как прикосновение к Расинии пробудило живущего в Винтер демона, тот все ощутимей давал о себе знать. Дантон явно заставил его нервничать, и, незаметно выскользнув из толпы, Винтер направилась назад, к тюрьме.

Расиния. Она же хотела сообщить Янусу об этой девушке, описать странное поведение Инфернивора — но та погибла прежде, чем подвернулся случай послать донесение. Судя по словам тех, кто был тогда на парапете, ей выстрелил в голову шпион Конкордата, который тут же нашел и собственную смерть, рухнув с высоты башни на острые камни. Припомнив, что вытворяла Джен Алхундт в десолтайском храме, Винтер заподозрила, что на деле все не так просто. Если Расиния и впрямь была магическим самородком, возможно, убийцу к ней подослали Черные священники? Все