Следующую песню пели вдвоем, помогая себе разнообразнымихлопками ладоней: то жестко отбивая ритм, то мягко пошлепывая и словно отираяруки одну о другую, отсылая замирающий звук в бесконечность…

Кордовин сидел, напряженно ожидая, когда закончится этачасть и начнутся танцевальные номера, поэтому прослушал — как называласьследующая песня. К тому же три престарелых плащеносца за соседним столикоможивленно переговаривались, о чем-то споря, одновременно сдавленным цыканьемпризывая друг друга к порядку.

Первый же куплет, спетый «а капелла» в иссохшей тишине зала,сопровождаемый лишь глухими ударами тростью в пол, пригвоздил его к стулу:

Cuando llegue mi muerte

En mi hombro se posara

La blanca paloma,

La blanca paloma de Cordoba.

Толстяк пел, закатывая глазки под лоб. Щеки, нисходившие вшею, подрагивали, как желе. Рот был мучительно распялен.

Когда придет моя смерть, — пел он, —

Ко мне слетит на плечо

Белая голубка,

Белая голубка Кордовы…

Когда придет моя смерть, —

— вступил второй, пожилой певец, с более низкимшершавым голосом, —

Откроются разом все двери,

И суровый ангел,

Суровый ангел спросит меня:

«Вот пришла твоя смерть,

Так где ж твой удел,

То богатство, что веками копили

Твои непокорные предки?»

Неумолимая трость мерно и страшно отсчитывала шаги, илиудары колокола в ночи, или то были глухие удары сердца в груди:

«Ты растратил его,

Остудил их горячую кровь,

Погасил их жаркое семя, и ныне

Одиноко стоишь в небесных вратах —

Лишь голубка на плече у тебя,

Белая голубка Кордовы…»

Lo has desperdigado,

Has apagado su sangre caliente,

Has enfriado su semilla ardiente

Y ahora estas solo, en las puertas del Cielo,

Con una paloma sobre tu hombro,

La blanca paloma de Cordoba.

Эта странная, ни на что не похожая песня произвела на неготакое тягостное впечатление, что минут пять после ее окончания он сидел,опустив голову, не в силах поднять глаз на сцену. Ему даже казалось, чтоприглушили свет единственного софита, и несколько мгновений он боролся сжеланием немедленно покинуть это милое представление. И все же остался: емузачем-то необходимо было убедиться (и успокоиться), что девушка на фотографии врекламке в реальности совсем на маму не похожа. Бывают такие фото-обманки,говорил он себе, случайные ракурсы. В конце концов, ты сам не раз замечал —типов внешности не так уж и много… Всевышнему довольно быстро прискучила мелкаяработа по индивидуальным эскизам, и, наняв скульптора по оснастке, он запустилпоточные линии.

На сцене уже плясала танцовщица средних лет, в лиловомплатье, опытная, великолепно владеющая техникой движения рук: они теклинескончаемо, происходя из какой-то одной точки в спине, между лопатками.Разогретая, оживленная публика выкрикивала свои поощрительные «оле!»,подхлопывала, прищелкивала…

Время шло, танцевальные номера — и соло и парные — сменялидруг друга, а он сидел и оцепенело ждал — когда выйдет та… А если не выйдет?

Ну, что ж, в конце концов, ты славно убил вечер, сказал онсебе, посмотрел и послушал фламенко — хорошие, достойные исполнители, особенножгучая краля в лиловом. А песня про белую голубку… ну, это местный колорит. Тыб и сам ее запел, если б повсеместные стаи поэтичных говновозов регулярнозасирали тебе крышу и патио…

Песня — да, просто идиотское совпадение, из тех, что — да,случаются с тобой в последнее время, пожалуй, слишком часто.

Затем вышел в булериа великолепный, весь как струнанатянутая, танцор: неистовство ног при плавном высокомерии рук. Под конецдемонстрировал свой, видимо, коронный номер — скрутил ноги веретеном, и сострашной силой и скоростью принялся отбивать ритм на ребрах ступней. Вдругзамер, балансируя чуть не в воздухе… И медленно, постепенно завибрировал всемтелом — сначала редкими сильными конвульсиями, затем быстрее, быстрее, всеувеличивая и увеличивая темп. Наконец, затрепетал всем телом на будто вкопанныхв пол ногах: язык огня под сильным ветром. Публика заорала, захлопала — это былполный триумф.

Выпускать учеников после демонстрации такого высокогомастерства было большой ошибкой, нарушался обычный в таких представленияхискусно выстроенный подъем зрительского восторга. И он с тревогой подумал, чтовозможно, программу изменили и никаких учеников не будет, и зря он, в такомслучае…

…Она вынырнула, выпрыгнула, скакнула из двери, выбежала насередину сцены и застыла полубоком: в правой руке веер, левая чуть приподнимаетюбку.

Он, как подброшенный, вскочил и стал пробираться к сцене сбешено колотящимся сердцем. Остановился слева, почти у выхода из зала, втемноте, куда не доставал круг желтого света.

Это была мама — моложе, чем он помнил ее, и, кажется, чутьвыше ростом, но те же пропорции фигуры, уж ему ли не знать, ему, который такчасто помогал ей перед соревнованиями натянуть костюм («мам, прогнись чуток,тут не застегивается…»). Это была ее прекрасная гибкая спина, тонкая талия,гитарная линия бедер, хорошо развитые плечи. Ее, ее лицо, пусть и замазанноегримом, ее жесткие черные кудри, заколотые гребнем на высоком затылке…

Он жадно глядел на бешеный прибой юбки с пеной воланов,слышал перестук каблуков и умирал от желания вскочить на сцену, остановить ираскидать всех, развернуть ее лицом и крепко прижать к себе.

Слегка наклоняясь, она подбирала подол и, плеща им направо иналево, остервенело вколачивала каблуками в пол ритм алегриас: поршневымидвижениями голых колен в пене воланов… Желтый веер то раскрывался полумесяцем,то мгновенно прятался, как лезвие в стилет. Двигаясь все быстрее, быстрее, онапрогибалась назад все дальше, так что страшно становилось — упадет ведь, неможет человеческое тело удерживать равновесие в такой позе! Вся сцена былаобъята желтым пламенем ее платья.

Он уже не старался прятаться в тень, стоял чуть ли не усамой сцены, не в силах оторвать от нее истосковавшихся глаз. Перед ним топлескалась огненная юбка этой испанской девушки, то мама в фехтовальном костюмебыстро-быстро перебирала пружинящими ногами по помосту. То одна, с бесшабашнойулыбкой, то другая, с рыцарским забралом на лице… И если б только можно былостоять так еще час, два… долго, долго…

Но танец — это был последний номер в программе — вдругзакончился; гитарист оборвал аккорд, зажав пятерней струны гитары, танцовщицазастыла в последнем па, с веером на груди — как на той, старой фотографии. Ивсе артисты высыпали на поклоны — в обвал аплодисментов, в восторг публики…Выстроились небольшой и тесной шеренгой, занимая всю крошечную сцену.