Проходя, Мальфрид покосилась на то место на склоне, под площадкой, где погиб Сигват. Но следов его крови уже не было видно, за несколько дней молодая трава поднялась и скрыла их.

Зато память о нем ждала наверху. На колу возле идола Волха торчала голова жертвенного бычка, а на другом – шлем Сигвата с вмятиной на куполе. Мальфрид невольно вздрогнула: погибнув на священном месте, Сигват стал жертвой, и по сути дела на этом колу должна была красоваться его голова. А Велебу, как победителю, полагалось вскрыть ему брюшину, вынуть сердце, а по печени погадать о воле богов, после чего часть от нее съесть. Не просто так же Сигурд Убийца Дракона пил кровь вынутого сердца Фафнира – это дало ему драконову мудрость.

Площадка на вершине не могла вместить всех, и сюда взошли только главы родов с женами-большухами. Мальфрид среди них была единственной молодой женщиной – будто розовый цветок среди шишек, и «полумертвый» платок не мог скрыть свежесть и силу юной матери. Старейшины с женами тесным строем стояли у заднего края площадки, а Мальфрид вывели вперед. Стоя лицом к встающему солнцу, она видела перед собой широкий Волхов, луга на том берегу, сосновый бор вокруг, справа – гладь озера, а вдали слева за рекой – Хольмгард. Ее трясло от ощущения, что как она видит отсюда весь земной и небесный мир, так и ее видит весь белый свет – боги и деды, владыки Занебесья и Закрадья.

Рядом с ней встал Дедич. На груди у него висели гусли. И едва он тронул струны, как Мальфрид вздохнула, ощущая волнение и дрожь, будто невидимая сила поднимает ее над землей.

– пел Дедич, вновь восхваляя красоту невесты Волха. Мальфрид наполняло удивительное, двойственной чувство: он пел о деве по имени Малфрида Буеслаевна, но Мальфрид знала, что сегодня это – она. Она жила когда-то давно, когда Волхов лишь потек из крови погибшего витязя Волха, но она живет и сейчас, и будет вечно жить на зеленом лугу, где каждую весну происходит та дивная встреча… Весь белый свет лежал перед нею, все его богатства были блюдами на столе матери-земли, накрытом для нее, ее дитяти, ее рода-племени… В этот миг она поняла, что значит быть истинной княгиней – наследницей богов, передающей земле своей их дары. Способной, стоя между землей и небом, взять руками животворящую силу солнца и пролить на земные нивы. Ее посвящение довершалось.

Дедич продолжал играть; Ведогость повернулся к Мальфрид и подал ей знак. Не чуя земли под ногами, она подошла к камню-жертвеннику. С одной стороны от нее встал Ведогость, с другой Сванхейд. Поглядывая на них, Мальфрид не узнавала хорошо знакомого старика и собственную прабабку, ставшую ей ближе родной матери. В их торжественной повадке, в невозмутимых морщинистых лицах она видела всех своих предков, мужчин и женщин, всю череду поколений, на чьих плечах она стояла, прорастая из Кощного в свет.

Ведогость взял у нее младенца, и Мальфрид едва сумела разжать дрожащие, непослушные руки. Жрец возложил дитя на камень, отдавая во власть земли, и у Мальфрид перехватило дух от ужаса и какого-то болезненного восторга. В груди оборвалось и похолодело, ноги подкосились. В былые века она, мать божьего чада, увидела бы, как ему на этом камне разрезают грудь, чтобы достать крошечное сердце – вместилище жизненных сил для всего рода-племени…

Сванхейд положила на тельце ребенка круглый хлеб. Младенец, вынутый из рук матери и положенный на жесткий холодный камень, принялся вопить, но грозный рокот струн почти заглушал его крик.

– Возьми, господин Волх, чадо твое, и дай благ нам, земле Словеновой – людям здоровья, скотины приплоду, нивам урожаю, чадам умножения! – провозгласил Ведогость, проводя ножом над младенцем, и Мальфрид не могла отвести глаз от плавных уверенных движений железного клинка. – Вот его белая грудь, вот его ретиво сердце, вот его черная печень – раздели их с нами, господин Волх!

Убрав нож, Ведогость взял хлеб с грудки младенца и разломил на две части. Одну отдал Сванхейд, и она стала отщипывать по кусочку, раздавая женщинам. Сам старик стал так же делить свою половину между мужчинами. Каждый получивший дар клал свой кусочек в рот, кланяясь идолу и тревожно косясь на младенца. Тот вопил, доказывая, что жив и невредим, но каждый знал: это его тело, новое воплощение божества и пращура своего, они сейчас вкушают. Даже деды их не помнили случая, чтобы Волх посылал словенам подобный способ обновить эту священную связь, и об этом дне их внуки будут рассказывать своим внукам.

Потом Ведогость снова взял ребенка и трижды пронес его над огнем.

– Вот ягненок ваш, боги небесные, возьмите его!

Сванхейд взяла другой хлеб и положила в огонь. Взвились искры, пламя опало и воспряло вновь, обнимая и поглощая хлеб.

Вслед за тем Ведогость с ребенком на руках двинулся прочь с площадки, вниз по тропе. Мальфрид торопилась за ним, с чувством облегчения, но тревожась, как бы старик не споткнулся и не уронил дитя. Двое отроков шли впереди и позади, готовые его подхватить: благополучие этого чада было важно не только для Мальфрид.

Раздвигая толпу, вышли на берег Волхова – на ту самую луговину, где прошлым летом как по волшебству возник белый шатер. С бьющимся сердцем Мальфрид шла за Ведогостем, ожидая, что снова увидит белое пятно – будто камень, убежище змея. Но шатра не было, а Ведогость вышел на ту песчаную поляну, где она когда-то ждала в густеющих сумерках господина Волха. Мальфрид дрожала, чувствуя: сейчас, на том же месте, замкнется исполинское кольцо божественных сил. То, что разомкнулось почти год назад, выпуская в мир силу Ящера.

Ее слегка подтолкнули в спину. Обернувшись, она увидела Дедича. Гусли висели у него на груди, но он больше не играл. Подмигнув ей, он взял ее под локоть и подвел к самой воде.

– Вот чадо твое, батюшка Волх! – Ведогость поднял младенца, освобожденного от пеленки, и показал его реке. Солнце уже взошло высоко, тысячи золотых бликов играли на поверхности воды. – Прими его, береги, здоровьем и богатством надели.

Ведогость вступил в воду; Дедич еще раз подтолкнул Мальфрид, но она и сама пошла за стариком, невольно боясь, что он занесет чадо слишком далеко.

Они зашли по колено; вода была еще холодновата для купания, Мальфрид подобрала подол сорочки и поневы, чтобы не намокли и не сковали ноги.

Ведогость поднял младенца на вытянутых руках.

– Мать-вода, отец-Волхов! Из Ильмень-озера небесного ты вытекаешь, в Нево-озеро закрадное ты убегаешь! Смой и унести от чада нашего все хвори и болезни, призоры и уроки, сухоты и ломоты!

Наклонившись, он погрузил младенца в реку, потом вынул; тот дрыгал ножками и орал во всю мочь, а люди на берегу улыбались, радуясь такому обилию сил.