Старейшины беспокойно переглядывались. Зима и весна уже принесли земле словенской удивительные события, но перелом еще оставался впереди.

* * *

Когда все вернулись в Хольмгард, Бер и Улеб пошли вместе с Велебраном к Сванхейд. Вскоре туда проскользнула Мальфрид, прикрыв лицо темным платком: ей не полагалось показываться на люди, но она не могла в безвестности сидеть в своем углу, когда творятся такие дела.

– Что ты скажешь, дроттинг? – спросил Бер. – Правильно мы поступили? Я не знаю, как мы могли бы решить иначе, когда Сигват требовал поединка, а мы не можем пролить его кровь.

Сванхейд не сразу ответила. Переводя дух, она скользила взглядом по стене, где было развешано кое-что из оружия Олава. Любимый меч и копье с ним положили в могилу, что-то она раздала сыновьям и внукам, но пара секир, сулиц и старый щит еще украшали стену, напоминая ей о славе молодости. В затруднении Сванхейд часто смотрела на эту стену, находя здесь покой и силы.

– Вы… поступили правильно, – промолвила она наконец, но дрожь в ее голосе не давала внукам вздохнуть с облегчением. – Кто прольет кровь своего рода, тот навлечет проклятье на себя. Но… у нас впереди еще Святослав. И разговаривать с ним было бы куда легче, если бы ты сам отомстил за Вестима.

Сванхейд была бледна, глаза ее запали, кожа на скулах натянулась, вид ее наводил на мысль о самой старой из норн. Мальфрид с тревогой думала, что все эти события дурно сказываются на здоровье прабабки. И молодому трудно выдержать, а ей ведь уже за семьдесят! Ум ее с годами не притупился, дух не ослаб. Безразличие ко всему вокруг, как это бывает с глубокими старухами, не пришло на смену ушедшей мощи. Она по-прежнему была госпожой Хольмгарда и не могла выпустить кормило родового корабля, но эта работа истощала остатки ее телесных сил.

– Я не смог бы сам, – Улеб обреченно мотнул головой. – Я не трус, я не боюсь ни боя, ни смерти, но я не смогу поднять оружие на кровного родича. На старшего – ведь Сигват мне дядя! Я не смогу желать себе победы, потому что это… неправильно!

– Эх, чадушко… – Сванхейд вздохнула и похлопала его по затылку.

Она понимала его; нельзя осуждать такую верность роду, но менее совестливый человек сейчас пришелся бы больше ко двору.

– Видно, что ты сын… не его, – она бросила взгляд на ларь, где сейчас сидел Велебран, а много лет назад – мужчина, из-за которого она и приняла то судьбоносное решение.

– Что? – Улеб поднял голову.

– Что ты не сын Мистине Свенельдичу, – просто пояснила Сванхейд. – Если у него и есть совесть, то она повинуется ему, как самая покорная из рабынь, всегда готовая ублажить господина любым способом. Ты – другой.

И подумала: ее сын Ингвар был другим.

– Вот, ты вспомнила о Свенельдичах, – произнес Велебран. – Если говорить о мести за Вестима, то мы перехватили бы эту месть у братьев вдовы, а этого лучше не делать. Эту месть я не беру на себя и объявлю об этом перед поединком. Пусть братья вдовы посылают вызов брату или сыну Сигвата, если пожелают. Но мы ведем речь только о праве на власть.

– Ну, хорошо, – еще раз вздохнула Сванхейд. – Да будет счастье твоим рукам.

Она была угнетена, но понимала, что другого пути нет.

– Ты нам будешь как брат, – Бер попытался улыбнуться. – Хочешь, мы за тебя девушку отдадим?

Он подмигнул Мальфрид, но она не улыбнулась в ответ. Хотя по существу Бер был прав: такая услуга, какую собирался оказать им Велебран, заслуживала самой ценной награды. Он ведь ради них отдавал на волю богов свою собственную жизнь, не чая никакой выгоды для себя.

Но Велебран качнул головой:

– Я женат, и моя жена – дочь Благожитова. Вторую столь же знатную мне не взять. Да и вам родство нужно не со мной.

– Ты нам и так больше друг, чем иная родня, – сказал Улеб.

– Я – русь, – Велебран слегка развел руками, будто и не радовался этому, но ничего не мог поделать. – И вы русь. И Вестим был русь. – Он посмотрел на Мальфрид, словно говоря: и ты тоже. Именно она сильнее всех здесь напоминала ему Киев, где он когда-то много лет назад перестал считать себя словенином и стал русином. – Мы – не племя, мы – дружина. Перед богами здешними вы – мой род.

– Да благословят тебя боги наших отцов! – дрожащим голосом промолвила Сванхейд.

Велебран благодарно склонил голову. Не в первый раз он собирался на бой, замещая внука Сванхейд, и подозревал, что эту обязанность на него много лет назад возложили сами боги. Может быть, это выкуп его жизни, которую он мог потерять еще в шестнадцать лет, в день сражения словенской рати с дружиной Ингвара ладожского.

– Вы мне вот что скажите… Если боги будут на нашей стороне… как мне с ним быть?

Велебран вопросительно смотрел на двоих родичей Сигвата. Бер и Улеб сидели бок о бок, не глядя друг на друга, и оба молчали. Каждый ждал, что второй ответит: ранить… обездвижить… обязать уйти за море и не возвращаться… Но никто не брал этого на себя. Оба они были уже достаточно зрелыми людьми, чтобы понимать ценность человеческой жизни. Даже Бер, недавно очень злившийся на Сигвата, сейчас помнил только о том, что в них кровь общих предков, что многие годы Сигват сидел в кругу родичей, пивших священные чаши за одним столом. Улеб же, совсем не знавший Сигвата, по доброте своей и не желал ему ничего дурного.

Но ни один из них не произносил этих слов. В душе оба понимали: нынешнее зло необходимо, чтобы не допустить его расцвета в будущем. Чтобы на Волхове больше никто не пытался отнять власть у единственной ветви, обладающей правом на нее, не множил раздоров, не навлекал бед.

Молчание было ответом, которого Велебран ждал. Больше он ни о чем не спросил.

* * *

Переход от весны к лету свершается за несколько дней, как по волшебству. Вот только что на черной земле еще лежала холодная тень ушедшей зимы, и деревья стояли голыми, солнечные лучи свободно текли сквозь пустые ветки. Но через день в ветвях уже клубится зеленая дымка, а однажды увидишь, что деревья стоят в свежем зеленом платье. Сами лучи в эти дни кажутся по-особому чистыми, дышат свежестью юного лета.

На переложных делянках пахали, собираясь сеять ярь, кое-где вдали поднимался дым – жгли лес на вырубленных прошлым летом участках, и с палов ожидался самый большой урожай. В эти самые дни лучшие мужи словенские собрались близ Волховой могилы, чтобы посеять новую судьбу земли своей. Из Хольмгарда прибыли Улеб, Бер и Велебран с отроками, привезли рыжего бычка в жертву Перуну. Сигват приехал с братом и сыном, тоже с бычком. Одного бычка Ведогость заколол на Волховой могиле и возложил голову на камень перед идолом – для Перуна и других богов небесных. Второго вывезли на середину реки и там сбросили в воду – господину вод и другим владыкам Закрадья.

Перед началом поединка Ведогость и Дедич отвели Велебрана в сторону и долго о чем-то с ним спорили. Жрецы убеждали, Велеб качал головой. Потом он подошел к внукам Сванхейд.