что я буду есть. Но в тот день я страдал. Они все пировали там, а я тут ел свою скудную пищу." Когда в полдень того дня Бхагаван проходил мимо его хижины, он спросил Коэна, обедал ли он — чего он никогда не делал прежде. Коэн ответил, что поел только немного риса и овощей. На что Бхагаван ответил: "Риса и овощей? Это очень хорошо. Когда я жил в пещере Вирупакша, по нескольку дней не было еды вообще. Иногда кто-нибудь приносил немного риса. Я добавлял воду в варёный рис и ел его без соли. У вас есть рис, овощи, соль, да ещё и простокваша." Коэн сказал мне: "С того дня меня ни разу не отвлекали мысли о еде." Он добавил: "Вот преимущество жизни с мастером — каждый изъян искореняется раз и навсегда. Жизнь с мастером это сама по себе духовная садхана."

Он проводил с Бхагаваном целые дни, а иногда и ночи. Он говорил: "Когда живёшь с мастером, ты должен впитывать его духовную энергию. Ночью, когда лишь несколько серьезных ищущих было рядом с ним, Бхагаван рассказывал нам о жизни древних святых и мудрецов, разные мифы и легенды. Но говорил он или молчал, его присутствие было переполнено духовной энергией, и мы любили смотреть на него и погружаться в эту энергию." Однажды он сказал, что такая близость к мастеру была очень полезна для него на той стадии духовной садханы. Когда я спросил его, почему, он ответил: "Это залечивало те раны, которые я получил, потеряв энергию в глупых ожиданиях, ложных ценностях и пустых идеалах. Бхагаван изливал на меня свою милость. Мной неожиданно овладело непреодолимое желание сдаться ему без остатка, чтобы он утолил мой духовный голод, отбросив все методы, которым я следовал до сих пор, и все верования, на которых я строил свои надежды. В тот самый момент я передал свою судьбу и всё, чем я был, в священные руки своего мастера, Бхагавана Шри Раманы Махарши."

Последовали три года суровой садханы. Через день он ходил на восьмикилометровый обход вокруг горы. На мой вопрос 'зачем?' он ответил: "Во время тех трёх часов ходьбы вокруг горы, нет мыслей, только внимание к Себе [Self+. Ничто не отвлекает ни физически, ни ментально. Священная гора помогает тебе сосредоточиться почти без усилий и с величайшей лёгкостью." Это помогало ему укрепиться во внутренней тишине и одиночестве. Когда внешняя деятельность стала привлекать и отвлекать его, он пошёл к Бхагавану и сказал: "Я хочу усилить свою садхану. Для этого я должен отправиться в ятру, странствие." Бхагаван спросил его, сделал ли он все приготовления. Коэн ответил: "Бхагаван, я не делал никаких приготовлений. Я пойду как садху. Я оденусь как индиец, буду есть вегетарианскую пищу, посещать храмы и святые места, держаться вдали от людей, сосредоточившись на себе."

Коэн исходил всю южную Индию. Он посетил множество храмов. Он, как и Морис Фридман, подходил к духовному поиску логически и глубоко исследуя. Коэн изначально был очень интеллектуальным. Интеллект, это око ума, может привести ищущего к совершенному теоретическому пониманию Себя [Self]. Но он никогда не даст ищущему ни грамма его вкуса. На этой стадии истинный ищущий начинает разочаровываться и терять терпение. Самое большее он может переживать только пустоту. Это создаёт в нём состояние 'сухости'. Мудрец распознаёт этот вакуум, и помогает ищущему двигаться вперёд. Один из способов это отправить его в странствие. Во время таких путешествий ищущий получает массу возможностей распознать внутри себя реальное движение от теории к практическому переживанию истины. Бхагаван помог Коэну достичь этой трансцендентности, одобрив его путешествие по южной Индии. Это привело к невероятным изменениям в его духовной жизни. Так Коэн объяснил мне свою трансформацию из насыщенности 'сухой' теорией в пульсирующее переживание Себя внутри как Сердце.

Во время своего путешествия он встречался со Свами Рамдасом в Анандашраме в Керала. Свами Рамдас был полон радости, всегда напевая имя Рамы. В присутствии Свами Рамдаса, который реализовался у Раманы Махарши, радость пропитывала воздух. Впервые Коэн понял истинную природу бхакти — чистой, внутренней радости. Из Анандашрама он вышел счастливым и радостным человеком, по-прежнему выполняя джняна маргу. В Каньякумари он почувствовал тоску по Бхагавану. Коэн говорил мне: "Это эмоциональное томление по Бхагавану было даровано мне Свами Рамдасом." Лёжа на песке возле океана, он плакал: "О, Бхагаван, как могуч ты, как возвышенна и всепроникающа твоя безупречная чистота! С какими нежными чувствами мы, твои ученики, размышляем о твоих несравненных качествах, твоей доброте, о твоём восхитительном безмятежном выражении лица, о твоей невозмутимой освежающей улыбке, о сладости слов, исходящих из твоих уст, о лучезарности твоей всепроникающей любви и твоём равностном отношении ко всему на свете — даже к больным, заблудшим животным!"

Заметьте белочку на бедре Бхагавана

Истомившись по своему гуру, он вернулся назад в Раманашрам. Здесь он начал записывать беседы и диалоги между Бхагаваном и его преданными. Так как в то время записи в холле были запрещены, он запоминал то, о чём сегодня говорилось, потом шёл к себе и записывал всё в тетрадь. Эта тетрадь позже была опубликована как Гуру Рамана. Он был единственным, кто вёл дневник в течении последних двух лет болезни Бхагавана. Будучи гомеопатом, он мог сделать точные записи о различных применяющихся лекарствах и проделанных операциях. Между тем он начал ощущать моменты блаженства, которые, как говорил Бхагаван, были самой природой Я. Коэну потребовалось много времени, но так как он был интеллектуалом, у него всё ещё были сомнения. Он прочёл в писаниях, что окончательная реализация случается внезапно и мгновенно. Он пошёл к Бхагавану и спросил: "Бхагаван, в писаниях говорится, что окончательная реализация случается внезапно и мгновенно." Бхагаван улыбнулся ему и ответил: "Да! Но нельзя забывать, что перед этим должен быть рост, процесс долгий, как созревание плода на дереве."

12 апреля 1950 года, за два дня до Маханирваны Бхагавана, он записал: "Похоже, будто мы накануне конца света. На пороге дня, который обрекает нас лишиться всего, ради чего мы жили — нашего убежища, нашей любви, нашей надежды, великого сокровища, драгоценной жизни нашего великого мастера. Махарши всё ещё в сознании и иногда говорит. Но до последнего дня он ничего не просит, не выражает мнения, что должно быть сделано с ним, а что нет, не жалуется на боль, кроме случаев, когда его поднимают или дотрагиваются до больных мест. Тогда, и только тогда, словно передавая