Лампы с геометрическими абажурами, произведенные мужским отделом, продавались по цене от сорока до ста пятидесяти долларов за двадцатичетырехдюймовый размер. При более крупных прямоугольных кусках в абажурах мастера могли произвести их восемьдесят штук за то время, которое уходило у меня на разработку и изготовление трех прототипов с их цоколями.

В моем отделе цена на абажуры без цоколей начиналась с пятидесяти и доходила до трехсот долларов. Небольшой абажур со стрекозой шел за восемьдесят, а затем совершал скачок до ста тридцати и двухсот долларов за более крупные или более необычные, такие как летающие по окружности стрекозы или же вариант с солнцем. Небольшого размера цветочные с цоколями начинались с девяноста, а затем подскакивали до ста шестидесяти и ста семидесяти пяти долларов за стандартный размер. Лампа с вьющимися граммофончиками стоила триста семьдесят пять долларов. Потом шли изысканные артикулы: глициния, яблоневый цвет и склонившаяся водяная лилия — четыреста долларов, а бабочка и паутина — пятьсот. Моя новая работа с бостонским плющом должна была стоить что-то около того из-за дорогого красного стекла, разливаемого в специально изготовленные для листьев формы. Цветок кабачка, надо полагать, попадет в диапазон между пятью и семью сотнями долларов из-за индивидуальной работы стеклодува над каждым лепестком. Техника камеи на лотосе поднимала эту лампу на уровень семисот пятидесяти долларов, что равнялось моей годовой плате за проживание и стол в пансионе, ибо Мерри вновь подняла ее.

Последняя страница содержала три перечня. В первый входили уникальные произведения, те, что будут изготавливаться в единственном экземпляре, когда будет продана модель из демонстрационного зала (бостонский плющ, паутина, лотос, склонившаяся водяная лилия, ракитник — золотой дождь и лампа-ирис). Второй перечень состоял из произведений, производство которых прекращалось: фрукты, цикламен, анютины глазки, стрелолист и дно морское, которые я любила, — это сильно омрачило мое первоначальное удовольствие. Третий список — артикулы по сниженным ценам, что также огорчило меня.

— Даже пятидесятидолларовый абажур уже не по карману средней семье, — подытожил мистер Томас. — Мы должны опустить нашу шкалу цен, удалить изысканные и уникальные артикулы, производить для покупателей из среднего и низшего класса. Миллионеров не так уж и много. Это — ограниченный рынок.

— По сообщению «Таймс», число миллионеров составляет одна тысяча восемьсот семей, — возразил мистер Тиффани. — Я бы не назвал его ограниченным. На Пятой авеню на отрезке почти в три мили как грибы растут особняки, и еще не во всех имеется лампа Тиффани. Каждую неделю со Среднего Запада прибывают новые воротилы, и мы можем также расширить наш сбыт через магазины. «Маршалл Филд» хорошо на нас поработал. Лампы сделали больше, нежели любая другая наша продукция, чтобы принести красоту в дома американцев.

— Мы не выполняем социальную миссию, Льюис. Мы занимаемся художественным бизнесом. Коммерческим художественным бизнесом.

— Не мы. Ты. Ты занимаешься бизнесом. Я занимаюсь разработками. Ты ведешь коммерцию. Я занимаюсь искусством. Я не поучаю тебя, как вести бухгалтерский учет, так что не говори мне, каким образом или что разрабатывать. Моя репутация была создана изысканными изделиями. Я хочу, чтобы мы продолжили их производство и увеличили их количество.

Конечно же, речь шла о его репутации.

— Вы смотрите на мастерские как на полигон для ваших экспериментов в широком масштабе, — не сдавался мистер Платт. — Мы должны прекратить это и производить только то, что, как нам известно, продается с прибылью. Под это не подпадают новые лампы, на разработку которых уходит столько дорогостоящих часов.

— Мы должны отделаться от дорогих, плохо продающихся артикулов, и изготавливать больше зарекомендовавших себя высокими показателями продаж предметов, на разработку которых не требуется времени, — поддакнул мистер Томас-мышка.

По мере того как спор продолжался, положение моего отдела, казалось, становилось все более шатким.

— Я осознаю, что здесь время означает деньги, — осмелилась вмешаться я. — Но как насчет лампы с цветком кабачка? Она уже разработана. Или это не имеет для вас значения?

— Мы собираемся запустить ее в производство, — подтвердил мистер Тиффани.

— Я говорю — нет, из-за высокой цены, в которую может вылиться эта затея, — отрезал мистер Платт.

— Я тоже говорю — нет, — поддержал его мистер Томас.

Слово оставалось за Генри. Все повернулись к нему.

Готовясь заговорить, он облизнул пересохшие губы.

— Учитывать только сбытовую сторону — значит, проявлять слишком близорукое мышление. Это — образец высшего качества. Нам следует иметь три штуки: одну — в нашем демонстрационном зале, одну — в «Тиффани и Ко» и одну — в «Маршалл Филд».

Мистер Томас бросил злобный взгляд на Генри за то, что тот покусился на их маркетинговые замыслы. Я напряженно ожидала, какими последствиями отзовется это его вторжение из мира искусства в мир торговли.

Моя свобода начала рассыпаться на крохи. Я бросила умоляющий взгляд на Генри, но, боюсь, он не уловил мой вопль срочно прийти мне на помощь.

— Извините, но мне кажется, мистер Белнэп может озвучить более широкий взгляд на это.

— Правильно, — поддержал меня мистер Тиффани. Выскажи все, что у тебя на уме, Генри.

— Я отстаиваю свое мнение: важно создавать новые произведения как с точки зрения бизнеса, так и с эстетической точки зрения. Повторяю: покупатели должны видеть в наших демонстрационных залах новые модели, в противном случае они не придут туда вновь.

— Это верно, Генри. Покупатели. Задень их. — Мистер Тиффани сжал кулак и взмахнул рукой перед грудью.

— А отдел следует поддерживать в жизнеспособном состоянии новыми разработками, иначе в нем наступит атрофия, что весьма опасно. Миссис Дрисколл — не машина. Она — художник, а художник должен творить в соответствии с новым видением, по мере того как оно развивается. То же самое можно сказать о ее отделе.

— Мы не держим класс для обучения ремеслам, — возразил мистер Томас.

Бог ты мой, призрак мистера Митчелла!

— Генри говорит правильно, — кивнул мистер Тиффани. — Каждый художник видит красоту под своим углом зрения и достигает ее, только когда свободен исследовать свое собственное видение.

— Сколько ламп в одном стиле можем мы изготовить перед тем, как они, простите за выражение, станут избитыми? — вопросил Генри. — Банальными, потому что они — слишком набили оскомину? Как регулярные покупатели посмотрят на то, что из года в год производятся лампы, которые уже находятся в их собственности? Это низведет нас до уровня фабрики.

После того как Генри выиграл для него этот раунд, мистер Тиффани бросил самодовольный взгляд на мистера Платта.

— Блестяще, Генри.

Суровая реальность оказалась болезненной. Он зависел еще от кого-то, чтобы поддержать меня. Он передавал меня под защиту Генри.