Аластор выхватывает из-под пиджака пистолет и бросается ко мне, приставляя его к моему виску.

— Сейчас, сейчас, сейчас…, — спокойно говорит он, оглядывая комнату. — Давайте все просто сделаем хороший глубокий вдох, пока кто-нибудь важный не пострадал, а?

Его глаза сосредоточены на Брайони, пока он прижимает ствол к моему виску, давая понять, что его намеки известны. Я — его рычаг.

Она стоит, затаив дыхание, в ее поразительных голубых глазах плещется безумная ярость.

— Ты, крысиный ублюдок, ты, — говорит Кэллум Ноксу, их пистолеты по-прежнему направлены друг на друга. — И ты! Тупая бродячая сука!

Я кривлюсь, услышав эти слова в адрес моей Брайони, когда она бросает парик к своим ногам, встряхивая длинными черными локонами. Сэйнт смотрит на меня с ничего не выражающим лицом, ошеломленный осознанием происходящего.

Чувствуя, как во мне нарастает тьма, грозящая выпустить на волю ту самую ярость, которую я так старательно пытался скрыть, я сосредоточился на ней, чтобы успокоить себя.

— Как ты посмел проникнуть сюда и обмануть моего сына! Ты заплатишь. Ты будешь жалеть об этом до конца своей жалкой, бесполезной, гребаной жизни!

Мы все застыли на месте. Нервы на пределе, энергия в комнате сменяется ужасом на лицах окружающих.

Нокс смеется.

— Ну, я всегда был предан изгоям. Череп просто продал мне эту идею. — Он пожимает плечами. — Это было креативно и звучало весело. Здесь все обычно однообразно.

Я сдерживаю ухмылку. Этот человек еще более безумен, чем я.

— Так это была твоя идея? — Кэллум направляет вопрос на меня. — Твой план с самого начала. Собрать нас всех здесь вместе, да? Отомстить своему маленькому разбитому мальчику за то, что у тебя была шлюха в качестве матери.

Пальцы Брайони сворачиваются в тугие кулаки, губы подергиваются, когда в ее душе разгораются угли, и месть становится единственным горящим пламенем.

— Ты, мать твою, играл со мной и моими деньгами, — рычит Аластор, глядя на меня сверху вниз.

Он разворачивается и бьет меня тупым концом пистолета. Моя голова мотается в сторону, изо рта хлещет кровь, и Брайони бросается на него.

— Не надо, — говорю я и падаю на пол, выплевывая еще больше крови.

Она тут же подчиняется моему приказу и замирает на месте. Мне нужно, чтобы пистолет Аластора был направлен на меня, а не на нее.

— Я вытащил тебя! Ты в долгу передо мной. Ты — мое оружие! — продолжает Аластор.

Из моего горла вырывается сухой смешок. Он нарастает и нарастает, пока я не начинаю истерически хохотать. Голова откидывается назад, и кровь, стекающая в рот, выливается на заднюю стенку горла.

— Так и есть. — Я продолжаю смеяться. — Я играл с тобой. Я играл с Кэлом, я играл с Сэйнтом, я играл с епископом Колдуэллом… черт, я даже играл с милой Брайони. — Ее глаза находят мои. — Но я не твое оружие. — Я киваю в сторону епископа Колдуэлла. — Я не его церковная шлюха. — Я киваю в сторону Сэйнта. — Я не тень золотого мальчика. — Я смотрю на Кэллума, и мой тон переходит в жесткое рычание. — И я не его темная, лживая грязь, так тщательно скрытая под старым ковром.

Я делаю паузу, чтобы перевести дыхание. Боль в груди захлестывает меня, когда мое внимание снова падает на нее.

— Я — ее спасение. — Я поморщился, оглядываясь на свою Брайони. — Так же, как и она мое.

— Всади пулю в его гребаную башку! — кричит Кэллум Аластору. — Он погубил нас! Он, бля, погубил нас! Видео Сэйнта повсюду. Оно уже набирает обороты.

— Что?! — говорит Сэйнт, задыхаясь. — Н-нет, нет. Нет, этого не может быть, папа, не может! Я удалил его! Я… — он шипит от боли, пытаясь отвернуться от стола, но она буквально пригвоздила его руки к нему. Две дырки в его ладонях, прямо как у самого Христа.

Пиздец как креативно, Брайони.

Брайони качает головой в недоумении, вникая в его слова. Ее взгляд находит мой, и ее охватывает облегчение. Я киваю ей с улыбкой.

Ты сделала это, детка.

Я изо всех сил старался быть отстраненным и отчужденным, чтобы напугать ее, насколько это было в моих силах в той комнате. Я должен был казаться холодным и бессердечным, чтобы ее слезы были настоящими, когда он насиловал ее, как она так ангельски одобряла. Все это было записано. Использование распятия, гнев, который он изображал, когда я изрыгал свои слова на фоне тишины, своевременные пощечины перед тем, как он трахнул ее, привязанную к кровати. Все это было на видео. И как раз в тот момент, когда прибежал свидетель, я успешно загрузил ролик в темную паутину, где контент такого рода действительно раскупается и распространяется как лесной пожар.

— Меня принуждали! Черт! — кричит Сэйнт со стола, его кровь переливается через край и капает на пол под ним. — Это был не я, Брайони. Разве ты не видишь? — он качает головой в недоумении, когда она поворачивается к нему лицом. — Я не тот парень. Я не такой, как они.

Не такой, как они.

Брайони медленно моргает, изучая Сэйнта, пока не наклоняет голову к Барету. Она просто кивает ему, и он понимает ее без слов, как поняли бы братья и сестры, бросает ей пистолет и достает другой, чтобы держать его нацеленным на Колдуэлла. Она ловит его одной рукой, целясь в висок Сэйнта. Он сглатывает, тяжело дыша через ноздри.

— Брайони, пожалуйста. То, что произошло в той комнате, было ошибкой. Я не тот, кто я есть. Это то, кем они хотели меня видеть. У меня в голове путаница и ложь, как и у тебя… Я потерялся, понимаешь? Я не тот, кем они хотели меня видеть! Я невиновен.

— Почему я должна тебе верить? — мягко спросила она, наклонив голову, отчего ее черные волосы рассыпались по плечам. — Назови мне хоть одну вескую причину.

Мне не следовало бы сейчас думать об этом, но, черт возьми, она великолепна, вся в крови другого человека, а ее нежная рука держит толстый пистолет. Сила выглядит на ней потрясающе.

— Он знает, кто твой отец! — Сэйнт выплёвывает, его тело сотрясается. — Эроу знает.

Это его последняя отчаянная попытка.

Брайони приостанавливается, медленно опускает пистолет на бок и снова смотрит на меня.

Ее взгляд говорит о том, что она не хочет ему верить, но факты есть факты. Я киваю.

— Если он утаил от тебя такую информацию, подумай, что еще он от тебя скрывает. Ты не можешь ему доверять, Брайони. Ты всегда была пешкой в его игре! Пешкой, которую лепили