так и не произвели». — «Лист бумаги есть?» — спросил Генподрядчик. «Что?» — «Бумаги, говорю, дай». Тот нашел в кармане трамвайный билет. «Иди помоги Эдгару», — распорядился Генподрядчик и вскочил на стол. «Держись, Эдгар! — заревел сантехник, бросаясь к восточным склонам. — О Элберет Гилтониэль! В очередь, сукины дети!» Сайрокрылы облепили его со всех сторон, в их пряной толще он ворочался, как медведь, пластая их на стороны. Генподрядчик, замерев на мгновенье, с высоты стола оглядел разом все битвенное поле — и опустевшие низины, где полегли лучники и где не видно было Ясновида, и бурное кипенье обоза, где засадный полк, переданный им в опытное распоряженье Репарата, сшибся с остервенелым врагом, которому некуда было отступать, и пространные равнины, где по местам оживлялись и затихали стычки той теперь уже, без сомнения, великой и час от часу все более легендарной битвы, которой суждено войти в вышеупомянутые анналы и в национальное историческое сознание под именем Великого Рыбного Дня, — и, оглядев все это, он успокоенно вздохнул и прикрыл глаза, словно вокруг него не бурлили прорвавшиеся враги и у него не оставалось еще великого множества случаев отойти в прошлое с этим приснопамятным днем. Но вопли битвы, слившиеся в один, снова ударили в его слух. Медлить было нельзя. Он нацарапал на трамвайном билете несколько слов (какие именно — он не рассказывал впоследствии никогда и никому), сунул листок в приемное окошко, ударил ногой по хищной морде Сайрокрыла, прорвавшегося первым, и запустил Стол на полную мощность. Внутренность его загудела и заухала, дико закричали Сайрокрылы, заливая вершину холма, а из Стола уже тянулся длинной лентой готовый текст, — Генподрядчик нетерпеливо выдрал его и пробежал горящим взглядом. Сайрокрылы, цепляясь жвалами, карабкались на Стол, смыкаясь кругом Генподрядчика; от их горящих удочек Стол начинал тонко дымиться. «Это она!» — прокричал Генподрядчик крутящемуся в рукопашной сантехнику, победно маша длинным листом. Из Стола ударил язык пламени, от которого шарахнулись опаленные Сайрокрылы; в мгновение весь он охвачен был огнем; темные фигуры разлетались от него, с бенгальским огнем на хвостах и разнородными воплями; сантехник обернулся: тяжелый взрыв дарования, вложенного щедрыми богами, разнес стол в клочья, и над клубящимся хаосом огня, композиционных приемов, бронзовых накладок и полированного дерева взлетел выброшенный ударом Генподрядчик, описал диковинно прекрасную кривую, пал к ногам сантехника и, показав ему догорающий клочок бумаги со словами: «Это была она», погрузился в добросовестное беспамятство.

* * *

Когда он из него вышел, то увидел себя на чистой постели и готов был уже подумать, что находится, слава Богу, у себя дома, но, услышав за дверью песнь о великой победе, свершившейся с его участием, понял, что ошибался, поскольку у него дома такие песни не пелись. Дверь отворилась, и вошел сначала сантехник, в черном бархате, и на лице его уж точно не было иной печати, кроме печати беззаботной оживленности, а за ним вбежал единорог, скакнувший сразу с ногами в постель, чтобы взбодрить ослабшего друга, а за ними с улыбкой вошла владычица и, став у дверного столба, глядела на встречу боевых товарищей. «Мы одолели!» — кричал единорог. «И в страхе бежали проклятые Сайрокрылы, — сказал сантехник, и на лице его Генподрядчик увидел вернувшееся удовольствие от своих шуток. — Так что поднимайся, ужинать пойдем».

Наши победили, но потери были велики. Одеваясь в праздничное, Генподрядчик узнавал подробности. Великан, убитый Ясновидом, когда тот сражался в авангарде, был Хнут, порочный сын Хариберта, вследствие чего наступление было морально расстроено в самом начале битвы; сам Ясновид был найден сильно израненным, но живым под грудой трупов, и меч его снова был сломан, однако кузнецы обещали, что до свадьбы откуют. Торн, потерявший девять десятых своего воинства убитыми и деморализованными и сам тяжело раненный при отступлении, рассудил за благо заключить с Прелестой мир на 50 лет и уже начал вносить обильные контрибуции. Множество легенд уже рассказывалось об этой битве. Был во вражеском стане витязь, умевший в бою менять пол; эта способность досталась ему от дедушки (или бабушки) по материнской линии, рыбы мероу, относительно которой капитан Кусто в своей интересной и хорошо иллюстрированной книге «Сюрпризы моря» замечает, что эта разновидность каменного окуня, наряду с морскими карасями, обладает привилегией менять пол в течение жизни, что в старости составляет живейшую часть ее воспоминаний. В боевых условиях эта способность давала большие выгоды, если правильно ее поставить. Именно, когда ратник, переведя дыхание, видел на поле брани, среди хрипящих трупов и вздыбленных конских тел, маленькую девочку в желтых сандаликах, двояковыпуклых очках и с вялой ромашкой в руке, спотыкливо бредущую к нему с пронзительным распевом: «Дядя милиционер, а я заблуди-илась», он, конечно, брал ее под свое покровительство и, оглядываясь, выбирал дорогу, которой безопаснее было бы вывести это синюшное создание в тыл действующих войсковых соединений. Тем временем у него за спиной девочка уверенно превращалась в здорового детину с палицей в руках, которой он ударял отвлекшегося врага по макитре до тех пор, пока тот навсегда закаивался защищать маленьких девочек. Эту особенность, однако, сумели своевременно распознать, и ее обладателя за неспортивное поведение забросали черепахами с режущей кромкой, причем от каждого удара он рефлекторно менял пол, что, в общем, скрасило эту монументально-сумрачную битву. Был еще один, неуязвимый для мечей и копий, но его тоже убили, просто это заняло больше времени. Много памятного было совершено и сказано в этой битве, и те, кому привелось уцелеть в ней, могли с чистой совестью повторить то, что сказано было некогда о другом сражении, ничуть не менее славном:

Мы горсть, счастливцев горсть, мы связка братьев.

Устроен был пир в тронном зале, и когда бойцы, бледные, израненные, но с выраженьем торжества, начали стекаться под высокие своды, вперед толпы вышел певец и сказал:

— Слушайте песнь о делах, никогда не слышанных, — Песнь о Неуклонном Генподрядчике и Столе Указов!

Сколько ни шло их, едва ли сотый

Вспять невредимо сможет вернуться, —

Вепрем стоял у Стола Генподрядчик,

Черным реял Сантехник смерчем.

День мечей, тарчей треск,

Филинов пир, волчья тризна —

Пенять ли зверью на радушье героев,

Багряную щедро пенивших брагу.

— Ты же в рифму обещал, — прошептал сантехник, подобный черному смерчу, в ухо неуклонному Генподрядчику.

— Ну, что поделаешь, если у них такая песенная традиция, — тихо отвечал Генподрядчик. — Мы же здесь все-таки не для реформы стихосложения. В другой раз, может быть.

— Из этого, — сказал сантехник, — я должен сделать вывод, что обещанного неба в алмазах тоже