Он нахмурил лоб. Я представлялся копировщиком тысячу раз, но в тот момент впервые понял, насколько смехотворно это звучит. Все равно что быть портье, разносчиком газет или помощником на конюшне. Стоя перед Бобом-Копом, наблюдая за его реакцией, я понял, что лучше уж называться «сортировщиком копий».

Однако вовсе не моя должность разочаровала Боба-Копа.

– Не люблю газеты, – заметил он.

– Да? – откликнулся я. – Ну, я тоже не в восторге от полицейских, так что мы квиты.

Никакого ответа. Прошла еще целая минута. Я откашлялся снова.

– Почему вам не нравятся газеты?

– Мое имя однажды упомянули в газете. Впечатление так себе.

– А в какой связи?

– Это долгая история. Как-нибудь посмотри в архиве.

Он отправился платить взнос в фонд Дона. Дядя Чарли вернулся.

– Твой приятель, – сказал я ему, – скуповат на слова.

– Да, немногословен, – ответил он.

– Точнее, он вообще не говорит.

– Вот и хорошо. Люди слишком много болтают.

Боб-Коп возвратился. Я улыбнулся ему. Он – нет.

Полночи ушло у меня на то, чтобы сообразить, на какую кинозвезду Боб-Коп похож. (Времени на размышления было предостаточно, потому что паузы в нашем разговоре тянулись по несколько минут.) Внезапно я понял – на Джона Уэйна. И не столько лицом, сколько телосложением и строением черепа. У него был торс Уэйна – широкий, без бедер, – и его преувеличенно прямоугольная голова, словно специально заточенная под ковбойскую шляпу. Если надеть ковбойскую шляпу Бобу-Копу на голову, подумал я, он и глазом не моргнет. Сразу поднимет руку, коснется края полей и скажет: «По коням». Он даже двигался как Уэйн, чуть раскачиваясь на ходу, словно заранее объявляя: Все апачи в мире не сумеют взять этот форт. Я уже готовился к тому, что Боб-Коп вскочит верхом на барный стул, пока он не сел по-человечески.

Получив должное количество алкоголя и единоличного внимания, тихоня в тот вечер все-таки разговорился.

И рассказал пару потрясающих историй, одни из лучших, что я слыхал в «Публиканах». Боб-Коп любил истории и работал в подходящем месте, чтобы их собирать. Они проплывали мимо носа его катера каждый день, особенно весной, когда вода становилась теплее, и трупы всплывали на поверхность, словно пробки. Боб-Коп называл их «поплавки». В самом начале апреля, когда все думали только о возрождении и обновлении, Бобу-Копу приходилось крюком вылавливать покойников из мутной бухты. Жертвы мафии, самоубийцы, пропавшие без вести – моря и реки кишели трагедиями, и истории были способом Боба-Копа справляться со своей работой.

Рассказчиков в «Публиканах» собиралась тьма-тьмущая, но ни один из них не обладал способностью Боба-Копа удерживать внимание аудитории. Отчасти это объяснялось страхом. Вдруг, если мы перестанем слушать, он бросится на нас с кулаками? Однако в основном дело было в подаче в сочетании со сдержанным хемингуэевским стилем. Боб-Коп не тратил понапрасну ни времени, ни сил. Он описывал сцены и персонажей, используя минимум слов, жестов и выражений лица, потому что, как Хемингуэй, не любил украшательства. Уверенный в том, что его истории – интересные, Боб-Коп рассказывал их монотонно, придерживая главный козырь на самый конец, отчего нельзя было заранее понять, к какому они относятся жанру. Ты не знал, будет это комедия или трагедия, пока Боб-Коп не решал, что пора открыть карты. Вишенкой на торте являлся его резкий нью-йоркский акцент. Он идеально подходил для описаний подпольного мира, в котором Боб-Коп вращался, населенного проститутками и мошенниками, продажными политиками и наемными убийцами – адского комикса, в котором кто-то вечно совершает ошибку, стоящую другому жизни. Рассказывал ли он про падение самолета в Ист-Ривере из-за ошибки пилота или про детектива под прикрытием, который упустил подозреваемого, акцент Боба-Копа всегда соответствовал случаю.

Однако больше всего мне нравились истории про его детей. Как-то Боб-Коп рассказал мне, что взял пятилетнего сына с собой дежурить на полицейском катере. Предполагалось, что день будет спокойный, но в реку свалился вертолет, и Боб-Коп помчался к месту аварии, вытаскивать уцелевших из воды. Вечером, когда он укладывал сына спать, мальчик был расстроен.

– Я больше не поеду с тобой на работу, – сказал он.

– Как так? – удивился Боб-Коп.

– Потому что я не могу спасать людей.

Боб-Коп призадумался.

– Давай-ка мы заключим с тобой соглашение, – сказал он сыну. – Ты пойдешь со мной на работу, и если случится что-то плохое, то я буду спасать больших людей, а ты – маленьких.

Когда Боб-Коп закончил рассказывать и повернулся, чтобы послушать кого-то еще, я склонил голову дяде Чарли на грудь.

– Боб-Коп – хороший человек, – сказал я. – По-настоящему хороший.

– Не буду же я тебе врать! – ответил он.

– Так что у него за история?

Дядя Чарли приложил палец к губам.

Глава 32. Великолепный

До меня дошли слухи, что дядя Чарли задолжал огромную сумму, такую большую, что не может даже платить по ней проценты.

– Что за проценты? – спросил я Спортсмена.