Где солнце светит лишь для нас с тобой,

Целый день шумит прибой.

Парни в белых рубашках и узких брючках, некоторые с еще невполне вышедшими из моды коками надо лбами, а некоторые, наоборот, почти наголообритые наподобие Юла Бриннера из «Великолепной семерки», вовсю наяривали,полуприсев на расставленных ногах, то сгибая их, то разгибая, сильно елозя подошвамипо полу. Девушки в коротких юбочках от них не отставали. Как только «шпильки»не отлетали от их «лодочек»! – Георгий, не отставай! – с криком пролетел мимоФедора узколицый высокий блондин, размахивая модной кожаной курткой, и громкозапел, вторя певцу на эстраде:

Огромное небо над нами,

И чайки плывут над волнами.

И солнце светит лишь для нас с тобой,

Целый день шумит прибой.

– Не спи, Аксаков! Шевели ногами!

Федор обернулся. С гоготом пробежали еще трое парней, чутьне таща за собой четвертого: в такой же белой нейлоновой рубашке, как уостальных, с такой же кожаной курткой, перекинутой через плечо, в таких жеузких брючишках, отглаженных до острых стрелок, и в туфлях, до блесканачищенных.

Федор узнал Георгия не сразу. Что такое приключилось спарнем? Когда они встретились первый раз на похоронах Олега Вознесенского, онбыл совсем другой. Из него словно солнышко светило, даром что вокруг траурнаямузыка играла и слышались рыдания. А теперь вон твист наяривают, а он… а у неголицо такое, словно на погребальную церемонию собрался.

Внезапно Георгий обернулся и увидел Лаврова. Замер. Черныеглаза стали большими-большими.

– Федор Федорович! – так и полетел вперед. – ФедорФедорович! Где Рита?

 – Пошел вон, – прошипела Валентина, – а то сейчас вызовумилицию!

– Давай, – согласился дядя Мишка, прохромал в комнату иплюхнулся на тот самый топчан, где должны были происходить «запретные делишки».– Давай, зови милицию. А я им скажу. Все скажу!

И он хитро погрозил Валентине скрюченным грязным пальцем.

«Наверное, про этого самого мужа и рассказывал Федор, –вспомнила Рита. – Ну да, судя по тому, что он кричал Георгию на Свердловке (я,мол, помог тебе на свет народиться!), он и в самом деле акушер. И что-тоговорил про его отца. Как странно… Именно в ту минуту, когда я собраласьизбавиться от ребенка Георгия, пришел человек, который когда-то присутствовалпри его рождении…»

– Уходи, Мишка! – со злыми слезами в голосе выкрикнулаВалентина. – Ты свою жизнь загубил, еще мою загубить норовишь!

– Не уйду, пока не дашь денег, – упорствовал «родной муж».

– Уходи!

– Не уйду!

– Ну вот что, мне это надоело, – вмешалась в беседу супруговРита.

Валентина, видимо, решила, что она сейчас повернется – ибросится вон из дома, потому что вдруг метнулась к ней с протянутыми руками и стаким умоляющим выражением лица, что могла бы даже растрогать Риту, когда бы тане знала, что мольба докторши касаема ста долларов, которые она боитсяупустить.

– Сколько денег вы хотите? – спросила она дядю Мишку.

От неожиданности тот замер и сидел на коричневой клеенкемолча, уставившись на нее во все глаза.

– Сколько?

– Ну… три рубля, – пробормотал наконец инвалид. – Набутылку.

Рита мысленно заглянула в свой кошелек. Такой суммой онарасполагала. У нее в кошельке, кроме выданных Федором Лавровым ста долларов,имелось – благодаря щедротам все того же Федора Лаврова – еще пятнадцатьрублей. А что, деньги немалые! Как она недавно прочла в «Правде», пенсия унекоторых жителей русских деревень равнялась именно такой сумме.

– Если я дам вам три рубля, вы уйдете?

– А чего ж! Уйду, – кивнул дядя Мишка.

– А если я вам дам… еще три рубля, вы можете мне кое-чторассказать?

– Лучше я спою, – сказал дядя Мишка с тем же выражением,которое не сходило с лица его «родной жены». И немедленно завел: 

Это было под городом Римом,

Молодой кардинал там служил…

– Погодите, я это уже слышала, – поморщилась Рита, доставаякошелек. – Это вы мне уже пели. Вы расскажите…

– А ведь я тебя помню! – вдруг заявил дядя Мишка, глядя нанее с изумлением. – Я тебя видел! Ты по Свердловке с Гошкой Аксаковым гуляла,то есть…

– С Поляковым! – с мстительным выражением выкрикнулаВалентина. – Какой он Аксаков? Это Ольгина фамилия Аксакова, а отец его былПоляков, майор Поляков.

– Майор чего? – быстро спросила Рита.

– НКВД!

– Что?

Она вдруг так ослабела, что выронила кошелек. Дядя Мишкасорвался с места, невероятным образом перегнулся через костыль, поднял и подалего Рите. Она машинально открыла его, достала зеленую трешку, потом еще одну иотдала инвалиду. Дядя Мишка умиленно всхлипнул и аж прижмурился.

– Может, тебе еще чего рассказать, а? – спросилпрочувствованно. – Ты мне еще одну трешку дай, я видел, у тебя есть, а я тебееще чего-нибудь расскажу. Хочешь, расскажу, как его Ольга рожала? Он даром чтосейчас мелкий – ребеночком-то был большой, четыре кило с половиной, как щаспомню. И голова большая. Ольга так тяжело рожала! Я ей говорю – ты кричи,кричи, легче будет, – а она молчит. Слезы в три ручья, губы все искусала, номолчит… А потом бормотать стала: миленький мой, хорошенький, родись скорей, ятебя так любить буду, так буду любить! Как папочку твоего любила!

Кошелек упал снова.

– Ну что, долго мы тут торчать будем? – сердито спросилмолодой человек, сидевший в зеленом обшарпанном «Москвиче». – Думаю, пора уже,– ответил шофер, все еще стоявший в согнутой позе под крышкой капота. – Самоевремя. Там, наверное, уже и дело вовсю идет, и деньги уплачены. Сейчас мы их,голубчиков, тепленькими возьмем – за криминальный аборт и за незаконныевалютные операции. Сейчас мы эту иностранку… на месте преступления! – Онзахлопнул крышку капота. – Пошли!

– Пошли! – кивнул второй парень, с готовностью выбрался изкабины, попрыгал, разминая ноги, азартно побоксировал с тугим теплым ветром. Изамер: – Какого черта…