У многих волосы повязаны лентами, тоже сине-бело-красными:цвета Французской республики! В руках у тех, кто не держит цветов, – сотнималеньких национальных флагов из раскрашенной бумаги или лоскутков ткани. Всемахали флажками, кричали, мальчишки прыгали. И вот со стороны бульвараКапуцинов появилась колонна джипов, и в них, в английской форме цвета хаки,сидели солдаты дивизии Леклера, молодые, загорелые, радостные. Им кидалибукеты, флаги – вся толпа, как один человек, кричала, пела «Марсельезу».

Первый джип остановился: полковник, сидевший рядом сшофером, выбрался легким прыжком. С тротуара к нему сбежали несколько человек взащитной форме: девушка с тугими короткими косами – за спиной автомат, в рукахцветы, высокий мужчина, еще какие-то вооруженные, одетые с бору по сосенке.

– Маки?, да здравствуют храбрые маки?! – закричали за спинойТатьяны, и она покачнулась, хватаясь за руку Алекса, не сводя глаз с девушки скосами.

– Рита, Рита… – шептали ее губы, но она не слышала ни своегошепота, ни шума толпы из-за грохота крови в ушах. А потом перестала слышатьдаже его, и все, что случилось потом, чудилось ей произошедшим в страшнойтишине – как в немом кино, только не в черно-белом, а в раскрашенном, цветном,окровавленном кино…

Все вдруг начали оборачиваться, и Татьяна увидела, что из-заугла выехал громадный грузовик и медленно двинулся на толпу. Он был набитнемецкими солдатами, у всех в руках были автоматы. И солдаты начали стрелять потолпе.

Люди с криками бросились на землю, и невозможно было понять,кто упал сам, а кого сразило пулей. Девушка с косами, которую только что виделаТатьяна, тоже лежала. Сердце остановилось…

«Рита? Мне показалось? Это была она? Она убита? Жива?»

Татьяна рванулась вперед, но не смогла сделать ни шагу, дажешевельнуться не могла. Но вдруг поняла, что ее с силой придавливает к тротуаруАлекс. Рванулась…

– Погоди! – крикнул муж в ухо, пытаясь перекричать тресквыстрелов и крик людей. – Она жива, я ее вижу!

Невероятным образом, словно бы проницая взором сквозьнагромождение живых и мертвых тел, и Татьяна разглядела ту девушку. Нетсомнения, это была Рита! Она приподнималась, но ее пригибал к земле мужчина,лицо которого показалось Татьяне знакомым. Да ведь это Федор Лавров! Онприкрывал ладонями своих больших рук ее голову, а Рита что-то пыталась сделатьс неподвижно лежащим рядом с ней человеком. Она изворачивалась, сбрасывала ссебя мешающие руки Федора и тормошила, тормошила того человека. Но что толкубыло его тормошить, если даже Татьяне было видно, что грудь его вся в крови, азапрокинутая лысеющая голова безвольно мотается по камням мостовой, редкиеволосы вздувает ветерком… Татьяна узнала и волосы, и мертвое, неподвижное лицо,и страдальчески сдвинутые в последней судороге брови. Ну конечно, ведь каких-точетверть часа назад она видела этого человека. Только тогда он был жив, иговорил с ней, и объяснял, что должен непременно пойти поставить свечку заупокой своей жены, говорил, что непременно должен, что она обидится…

Свечку он не поставил, но Татьяна надеялась, что жена егопростит.

Может быть, уже простила…

А Рита между тем поняла наконец, что Сазонов мертв. Онаустало склонила голову на мостовую, и большая рука Федора Лаврова сочувственнопогладила ее по волосам. Федор был редкий человек, необыкновенно чуткий, и Ритеиногда казалось, что он может читать ее мысли. Если так, он наверняка понимал,как она потрясена. Если бы не Сазонов, который успел сбить ее на землю изаслонить собой, это она, Рита Аксакова, Рита Ле Буа, лежала бы мертвая, спростреленной грудью! Откуда он тут взялся и уже второй раз спас ей жизнь?Отчего он считал это своим непременным долгом?

Она не могла знать ответ. Его знал только Всеволод ЮрьевичЮрский, который сейчас находился на полпути от грешной земли к чистилищу.Расставшись со своей земной оболочкой, чувствуя себя ужасно неуютно и одиноко вокружившем его безвременье и безместье, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть вклочьях реющего вокруг белесого тумана, он изредка оглядывался на Риту, оставшуюсяв мире живых, и слабо улыбался всей душой. Иначе улыбаться он никак не мог:тело-то осталось лежать на мостовой бульвара Мадлен!

Если мерить эмоции духов нашими, смертными категориями, то вулыбке Юрского была изрядная доля гордости. Всеволод Юрьевич знал: этунепомерную цену – собственную жизнь – он заплатил вовсе не для того, чтобыублаготворить разгневанную тень Дмитрия Аксакова, а за то, чтобы Рита прочлапоследнее письмо Юрского. И не просто прочла, выполнила изложенную в немпросьбу. Ей будет очень трудно, однако она ее выполнит, Юрский не сомневался.Правда, будущее было от него скрыто, и он не мог провидеть, удастся ли Рите сделатьвсе так, как он просил, и тем паче он не мог провидеть, к чему это ее приведет…

А еще через несколько мгновений и прошлое, и настоящееВсеволода Юрьевича Юрского стали отделяться от него, словно клочья окружающеготумана, которые относило прочь невесть откуда налетевшим ветром. Он летел кчистилищу, лишенный всего: тела, памяти, страданий, надежд, – летел чист и наг,а на весах небесного правосудия взвешивалась его грядущая участь: нескончаемыемучения, которые он заслужил своей жизнью, – или тихое блаженство, которого онмог быть удостоен за свою гибель.

Однако смертным лишь изредка, да и то случайно удаетсяпроникнуть сквозь завесу тайн небесных, а потому посмертная участь ВсеволодаЮрьевича Юрского останется для нас неизвестной.

25 августа в освобожденный Париж вошли американские дивизиии главные силы французских регулярных войск.

– Спросить не хочешь, куда мы приехали-то? – пробормоталФедор, заглушая мотор.

– А что спрашивать? – пожала плечами Рита. – Вижу: улицаДальняя. Вот уж правда. Хоть не слишком-то долго ехали, а правда, такоевпечатление, будто в какую-то дальнюю деревню попали. Там, под обрывом, что?Купола какие-то или мне почудилось?

– Благовещенский монастырь. Закрытый, конечно, в главномхраме сейчас планетарий. Еще ниже – элеватор, потом река, за ней Канавино. Чутьподальше – знакомый тебе вокзал, – обстоятельно объяснил Федор.

– Река тут какая? – полюбопытствовала Рита, уже знакомая сособенностями Энска. – Ока или Волга?

– Ока. Они ж только на стрелке сливаются.

– Ты представляешь, – сказала она оживленно, хотявнимательное ухо различило бы в ее оживлении немалую долю наигранности, – в Х.тоже две реки сливаются напротив города: Уссури и Амур. Очень похоже. Толькотам высокий берег называется не Откос, а Утес. Забавно, правда?