— Тебе приятно? — его развратный хриплый шёпот заводил меня ещё сильнее, заставляя забыть о стыде и смущении, будто их и не было никогда. В исступлении прижиматься губами к его влажной от пота шее, крепко сжимать предплечье руки, доставляющей мне удовольствие, и изредка бёдрами подаваться навстречу ритмичным поглаживающим движениям.

— Да, — еле смогла произнести я, задыхаясь от разгорячённого, густого воздуха, сахарной сладостью оседавшего внутри пересохшего рта. Отдельные бессвязные слова проносились в мыслях, неистово рвались наружу и тряслись загнанными в клетку бешеными зверями, не находя своего выхода.

Ещё, ещё-ещё-ещё немного.

Оргазм не ударил мне в голову, не заставил кричать от наслаждения и не разнёсся по телу невиданной эйфорией. Всё скопившееся напряжение просто достигло пика и резко спало, рассыпалось острыми крупинками, странно покалывающими кончики пальцев.

Максим позволил мне отдышаться: какое-то время просто молча водил пальцами по бёдрам и талии, лишь изредка прижимаясь губами к моей макушке. Но полностью прийти в себя всё равно не получалось, и события последнего часа воспринимались бессвязными яркими мазками краски, торопливо и наобум нанесёнными на огромный белый холст. Красное пятно боли, грязно-серая кайма страха и пурпурные разводы удовольствия.

Он ласково провёл вверх по моей руке, от запястья к плечу, откинул прилипшие к шее пряди влажных волос, а потом приподнялся на локте, тщательно всматриваясь в очертания наших тел.

— Поль, только не смотри вниз, ладно? — на всякий случай обхватив пальцами и придерживая мой подбородок, вкрадчиво попросил Иванов. Его расчёт оказался верным, потому что первым делом я на автомате попыталась опустить взгляд туда же, куда мгновениями раньше смотрел он, прежде чем догадалась о причине его предостережения.

— Там кровь? — севшим голосом уточнила я, тут же получив от него согласный кивок. — Много?

— Просто не смотри и всё, ладно? — он предусмотрительно не убирал свою руку и долго вглядывался в моё лицо, пока не получил достаточно подтверждений тому, что я не собираюсь тут же ослушаться. И только тогда отпустил, чмокнул в кончик носа и добавил: — Сейчас ты закроешь глаза, и я отнесу тебя в душ. И ты не выйдешь оттуда, пока я не вернусь и не разрешу тебе этого сделать.

— Звучит очень деспотично.

— Чёрт. А должно было прозвучать очень заботливо, — хмыкнул Максим и широко улыбнулся, поймав мой смущённый взгляд. — До Нового года остался час. Получается, сегодня на праздничный ужин у меня действительно была ты.

Мой самый главный страх развеялся очень быстро. Остался в ушедшем году наравне с глупой и безосновательной влюблённостью в Диму Романова, привычкой замалчивать свои чувства, поразительной инфантильностью и девственностью.

Ничего не изменилось. Телевизор продолжал демонстрировать нам картинку наигранно-счастливых людей, дружно упивающихся шампанским в перерывах между песнями, запах еды с накрытого стола успел расползтись по всему первому этажу дома, а небольшая, но пышная искусственная ёлка так и осталась скромно стоять в углу гостиной — мы наспех обматывали её гирляндой за десять минут до наступления полуночи, путались в проводе и смеялись.

Ну, смеялся больше Максим, за каких-то пару минут выдав три искромётные шутки по поводу моего роста, не позволявшего дотянуться даже до верхних веток, в то время как он, просто вытянув руку, без труда мог бы нацепить на верхушку праздничную звезду, если бы та вместе с другими новогодними игрушками не осталась в коробке, которую убрали на тот самый чердак, ключ от которого давно утерян.

Он шутил — я злилась, огрызалась и прятала улыбку, стараясь ровно настолько, чтобы ему всё равно удалось её заметить.

Он подкидывал еду мне в тарелку, пока я отворачивалась, и внаглую отпивал шампанское из моего бокала, с самым честным видом заявляя, что мне снова показалось.

Он радовался, как ребёнок, когда мы выбежали на улицу смотреть салют, в этом пафосно-элитном коттеджном посёлке мало чем с виду отличавшийся от того, что обычно запускают на Красной площади, а потом тащил меня домой на своём плече и напевал: «В Новый год сбываются все мечты, лучший мой подарочек — это ты!»

Он прижимал меня к себе на просторном диване в гостиной, ворчал и нервничал, когда с моих ног снова съезжал плед, а ещё настойчиво подкармливал салатиками прямо с ложечки и чистил для меня мандаринки.

А мандаринки — это серьёзно. Это, наверное, и правда любовь.

И единственным напоминанием о том, что случилось между нами, стал только вопрос «не болит?», который он произносил неизменно полушёпотом, со смущением, никак не вязавшимся с его обычной манерой общения, и неприкрыто звучащим в голосе чувством вины. Первые два раза этот вопрос застал меня врасплох и вызвал умиление, а следующие раз пять — желание закрыть лицо руками и сказать, что я в домике.

Потому что врать ему мне не хотелось, да и получалось всегда не очень, а низ живота действительно неприятно тянуло тупой, ноющей болью, набирающей силу, стоило только сделать резкое движение.

Приходилось закатывать глаза, переводить тему или отшучиваться, и где-то после очередной моей вялой отговорки и тем моментом на экране телевизора, когда доблестный Поттер со своим рыжим другом играли в волшебные шахматы, я внезапно провалилась в сон, уютно свернувшись клубочком и пристроив голову у него на коленях.

А проснулась уже в его кровати, укрытая одеялом прямо поверх пледа. Между плотно задёрнутых штор виднелась полоса тусклого дневного света, Максима рядом не было и, судя по абсолютно ледяной постели, ушёл он достаточно давно.

После сна меня морозило, поэтому пришлось набросить на себя его толстовку, как раз висевшую на спинке стула, так как мой свитер наверняка так и остался валяться где-то на первом этаже вместе с телефоном, который стоило поскорее найти, чтобы посмотреть время и проверить, не звонили ли родители. Но вопреки собственному логичному и разумному плану, первым делом я отправилась искать Иванова.

Он убирался на той самой вскользь упомянутой раньше веранде, внешне больше напоминавшей оранжерею: потолок и стены были полностью стеклянными, позволяли любоваться ровным снежным полотном на заднем дворе и небом, сейчас затянутым плотной завесой молочных облаков. Четыре плетёных дивана стояли вокруг выложенного камнями прямо на полу очага, судя по остаткам углей внутри, предназначенного для разведения самого настоящего огня.

— Я помню, как отец собирался здесь вечерами то ли с друзьями, то ли с коллегами по работе, — сказал Максим, обернувшись и заметив, каким восхищённо-изумлённым взглядом я окидывала помещение. — Мы с Тёмой специально выходили на улицу, чтобы через стекло подглядывать за тем, как они сидят вокруг огня, курят сигары и пьют что-то из красивых пузатых стаканов со льдом. По цвету мы решили, что это чай, и потом пытались пить его так же. Нам казалось, что это выглядело так круто. По-взрослому.