Он озорно хлопнул Горста по плечу.

– Вот что я для себя открыл. И заявляю об этом во всеуслышание!

– Кто открыл, а кто и закрыл, – буркнул какой-то офицер, не отрываясь от игры.

– Это… весьма любезно с вашей стороны.

Ну что же ты? Убей его, уничтожь! Отсеки ему башку, как тому северянину. Удуши. Растерзай. Дай ему в зубы. Ударь. Ну же, ну!

– Весьма… приятно.

– Был бы чертовски польщен, если б вы снизошли до того, чтоб со мною выпить. Мы все были бы рады!

Фелнигг бесцеремонно ухватил со стола чью-то бутылку.

– А что, кстати, занесло вас в нашу берлогу?

Горст тяжело вздохнул. Ну же. Вот оно, время для храбрости. Действуй. Однако каждое слово требовало неимоверных усилий; угнетало осознание, как по-дурацки звучит его голос. Как однозначно недостает ему грозности, чеканности, а весомость фраз иссякает с каждым невнятным движением губ.

– Я здесь, видите ли… Потому что слышал… нынче, в смысле сегодня… вы хлестнули…

«Моего друга. Чуть ли не единственного. Ты хлестнул моего друга, и теперь настал твой последний… В общем, готовься…»

– …Моего слугу.

Фелнигг отпрянул, челюсть у него отпала.

– Что?! Так то был ваш слуга?! Боже. Именем… Прошу вас, умоляю, примите мои извинения!

– Ты что, кого-то там отхлестал? – спросил пьяный голос.

– И не только в карты? – брякнул другой под разрозненные смешки.

– Ай-ай-ай, нехорошо как вышло, – частил Фелнигг. – Ой, простите. Мне нет оправдания. Я так торопился с этим приказом от лорд-маршала, такая спешка. Понимаю, понимаю, это не повод…

Он схватил Горста за рукав, придвинулся, обдавая запахом спиртного.

– Вы должны понять, ни за что – слышите, ни-за-что! Ох, если б я знал, что это ваш слуга… да разве бы я на что-нибудь подобное посягнул!

«Но ты это сделал, ты, бурдюк дерьма без подбородка, и теперь за это заплатишь. Воздаяния не миновать, и оно свершится сейчас. Должно, по крайней мере. Сейчас. Определенно, положительно, черт возьми, сию же минуту, секунду».

– Я должен просить…

– Нет, это я вас должен просить. Прошу вас, выпейте со мной! – Фелнигг втискивал в руку Горста бокал, неряшливо лил вино, обливая пальцы. – Внимание все! За здоровье полковника Горста, последнего героя армии его величества!

Офицеры с радушным гвалтом повскакали с мест, браво вздымали бокалы, один в безудержности чувств грохнул кулаком по столу так, что задребезжала посуда. Горст поймал себя на том, что пригубляет из бокала. И улыбается. Хуже того, делает это не через силу, а даже в охотку. Лесть и низкопоклонство ему приятны.

«Я сегодня в клочья рубил людей, которые не сделали мне ничего дурного. Полтора десятка, ни больше, ни меньше. И вот я стою здесь с человеком, который отхлестал моего единственного друга. Какие ужасы мне накликать на его голову? Почему я стою с улыбкой, хлебаю это дешевое пойло, выслушиваю поздравления этого сборища незнакомцев? Что я скажу Унгеру? Что ему не надо беспокоиться о боли и унижении? Что они не в счет, потому что его истязатель тепло отозвался о моей убийственной выходке? Последний герой короля… Ох, как хочется все это вытошнить». В эту минуту он поймал себя на том, что по-прежнему сжимает побелевшим кулаком клинок в ножнах. Попытка скрыть его за ногой ничем не увенчалась. «Я хочу выблевать собственную печень».

– Безусловно, рассказ Фелнигга занимателен и даже берет за душу, – лениво говорил картежник, тасуя колоду. – Из всего, что за сегодня слышал, я б это дельце по храбрости вторым поставил.

– А первым что? Только чур: обед рационом его величества не в счет, – глумливо спросил кто-то, вызвав среди собутыльников пьяный смех.

– Я вообще-то о дочери лорд-маршала. Лично я героям предпочитаю героинь, они выгоднее смотрятся на портретах.

– Вы о Финри дан Крой? – насторожился Горст. – Так она разве не у отца в ставке?

– Как, вы не слышали? – снова воспрял Фелнигг, дыша кислым перегаром. – Тут такое было, черт побери! Она была у Мида в той гостинице, когда вдруг откуда ни возьмись налетели северяне и порубили всех, нашего лорд-губернатора со свитой в том числе. Всех, прямо в зале! А ее взяли то ли в плен, то ли в заложники. Так вот, она выкрутилась, да еще и, представляете, выговорила освобождение шестидесяти раненых! Что скажете? Еще вина?

Горст не знал что сказать, голова закружилась, бросило в жар. Не обратив внимания на предложенную бутылку, Горст повернулся и без слов вышел из палатки на холодный ночной воздух. Часовой тщетно пытался отскоблить себя дочиста. Он укоризненно взглянул на Горста, тот виновато отвел глаза, не находя смелости извиниться…

Она была вот она. Стояла у невысокой стены перед штабом маршала Кроя, в форменном плаще с чужого плеча, и уныло смотрела на долину, придерживая у горла воротник. Горст подошел. Его словно притягивало веревкой. «Веревка вокруг моего хера. Таскающая меня за мои инфантильные, саморазрушительные страсти по всяким гнусным, сбивающим с толку происшествиям, из одного в другое».

Финри повернула голову, и от вида ее покрасневших заплаканных глаз у Горста перехватило дыхание.

– Бремер дан Горст? Как вы здесь оказались?

Она уже снова смотрела в другую сторону. Голос у нее был тусклым.

«Да так, шел убить первого помощника твоего отца, но тот предложил мне пьяную похвалу, поэтому я выпил с ним за мой героизм. В этом есть что-то анекдотичное…»

Горст поймал себя на том, что пристально смотрит на ее лицо. Смотрит и взгляд не может отвести. Фонарь очерчивал ее профиль золотом, в том числе и пушок над верхней губой. Ужас: а вдруг она возьмет и обернется. И увидит, как он пялится. Разве можно вот так таращиться на женские губы? Губы замужней женщины. Красивой-прекрасивой, но замужней. А и пусть смотрит. Он этого даже хочет. Пускай повернется и увидит. Но она, конечно, этого не сделает. «С чего бы женщине вообще на меня смотреть? Я люблю тебя. Люблю так, что мне больно. Больнее всех ударов, что я сегодня получил. И даже тех, которые нанес. Я люблю тебя так, что обосраться. Ну скажи мне это. В смысле, не насчет «обосраться», а это, первое. Ну чего тебе стоит? Скажи, и будь ты проклята!»

– Я слышал, что… – произнес он едва ли не шепотом.

– Да, – сказала она.

Деликатно-неловкая пауза.

– А вы…

– Да. Продолжайте, вы все можете мне высказать. Что я прежде всего не должна была там оказаться. Давайте же, говорите.

Снова пауза, еще более неловкая. Одолеть бездну между умом и устами было для него чем-то немыслимым, свыше сил. И смелости. А у нее это выходило так легко, что дух захватывает.

– Вы привели обратно людей, – удалось ему кое-как промямлить. – Спасли жизни. Вы должны гордиться…