все знакомые. Даже те, кто лекций не посещал, читать перед экзаменами научились. Здесь остановлюсь. Что значит «читать научились»? А то, что в принципе все умели и раньше, хотя с разной скоростью. Я, к примеру, книжку в 300 страниц, данную на ночку, за ночь и прочитывал. Но перед экзаменами по литературе мы обычно получали на руки список произведений, из которых составлялись вопросы билетов. Получалось в среднем от 40 до 60 книг, а на подготовку, в лучшем случае, – неделя. Что-то уже читал ранее и надеешься вспомнить, но все равно книг двадцать берешь в библиотеках и несешь домой. Реально ли прочитать их? Конечно, нет. Поэтому научились читать не словами, и даже не предложениями – абзацами. В памяти от такого чтения мало что оставалось, но до экзамена хватало. Книги же, которые не успеваешь прочесть и абзацами, быстренько стараешься освоить прочтением предисловий. В советское время издательства к выпуску литературы относились серьезно, и вся классика выходила с хорошими предисловиями. Короче, делалось все для того, чтобы наши весьма посредственные знания оценены были не меньше, чем на «хорошо», а лучше, если на «отлично». И ведь срабатывало.

Наивно полагать, что только этим учеба и ограничивалась. Чем труден первый курс? Тем, что осталась в прошлом урочная система, позволявшая постоянно отслеживать подготовку. И вдруг никаких тебе уроков, никаких домашних заданий. Гуляй, рванина, от рубля и выше! Но все, учившиеся в вузе, знают, что поурочная система здесь заменяется системой семинарских занятий. А семинар, в отличие от урока, пропустить нельзя, ибо в таком случае неизбежна отработка один на один с преподавателем. Выступающих на семинаре мы назначали сами, но так, чтобы по кругу прошли все. Если преподаватель выступлениями и прениями оставался доволен, остальные получали зачет «автоматом». Правда, некоторые преподаватели проверяли еще наличие конспектов, а уж особо неодаренные требовали максимального повторения в конспектах текстов собственных лекций, обычно дословно повторявших учебник.

Подготовка к семинарам занимает свободное от занятий в институте время. У нас имелась еще одна проблема – Валя Зиновьев, или Гомер. Мы звали его, как знаменитого грека, не только за слепоту, среди нас он был самым умным и памятливым: однажды услышанное запоминал сразу.

Учебной вузовской литературы, выполненной по системе Брайля, не существовало. Поэтому мы собирались у него дома и читали необходимые разделы вслух. И Валя внимает, и у нас в памяти что-нибудь остается. В наш круг, кроме меня, входили Стасик Алюхин, Рудик Казанкин и Анатолий Иванович Гузнищев. Реже – «фельдмаршал» наш, Володя Кутузов. И уж совсем изредка Веня Степанов. Постоянный участник посиделок – двоюродная сестра Валентина – Галина. Она приходила, чтобы помочь Вере Михайловне, а чаще – заменить её в приготовлении обеда.

Отчим Виктор Михайлович пасынка очень любил и даже уважал, невзирая на разницу в возрасте. За что? За то, что не укрылся болезнью от жизни. И еще за невероятные его знания, поистине энциклопедичные.

Читали в очередь, приблизительно по часу. Валя всегда предельно внимателен, сознавая, что еще одной возможности познакомиться с текстом у него нет. А память у него – дай бог каждому! Он запоминал практически все прочитанное вслух, независимо от того, кем и как текст читается. Анатолий Иванович, из нас самый старший и потому самый малограмотный, читал с ошибками, постоянно возвращаясь к ним для исправления. Нас это утомляло. Рудик, учительский сын, читал без ошибок, но уж очень монотонно, даже заунывно и часто вгонял в сон…

Зиновьевы жили в старом дореволюционой постройки доме в створе Мукомольного переулка, где имели в подвале комнату метров тринадцать. Там умещались кровать родителей и диван, на котором спал Валентин. А между ними – стол. Пространства для прохода фактически не оставалось, и приходилось протискиваться, чтобы сесть. Мы с глазами горящими и душой свободной, молодые и голодные, собирались в том подвале и до начала занятий (то есть около трех часов) читали с перерывом на перекуры. Мама Валентина Вера Михайловна учитывала и нашу молодость, и наши аппетиты и готовила к концу занятий полный обед с борщом, жареной картошкой и компотом. Деньги же, полученные дома для столовой, экономились и копились. Тратили их во время сессии, отмечая каждый сданный экзамен. Меж собой эти послеэкзаменационные сборы называли «мытухой». Деньги шли на вино. А сам стол собирали и обряжали родители Вали. Именно обряжали. В то время как мы пили из разнокалиберных стопок и стаканов, раскладывая нехитрую снедь по разномастным тарелкам и алюминиевым мискам, здесь на стол всегда выставлялись хрусталь и фарфор. На мой вопрос, не жалко ли, ведь всякое может случиться, Вера Михайловна всегда отвечала: «А для чего тогда все это? Пыль собирать?»

Мытухи проходили очень весело, хоть и без танцев. У Валентина имелся классный проигрыватель с набором очень редких пластинок. В частности, тогда у него имелось два больших диска с песнями запретного и очень популярного Петра Лещенко. И, чуточку хватив портвейна, мы дружно затягивали: « Здесь, под небом чужим,…» Не пел только Виктор Михайлович, который, в отличие от посиделок читательских, на мытухе присутствовал непременно и после пары рюмок, обычно молчаливый, становился страшно разговорчивым:

– Колёк (это ко мне), ты послушай. Вот я – повар, а работаю механиком в горпищеторге, обслуживаю автоматы с газводой. Мне, может, неинтересно это…

– Леший, – встревала Вера Михайловна, именуя его исключительно фольклорным именем, – ты бы лучше помолчал и дал ребятам поговорить…

– Молчу, – отвечал он, прикладывая руки к сердцу.

Валентин, чтивший отчима как отца родного, махнув рюмку-другую, комментировал по своему:

– Леший талантливый, ему бы чуток образования, большим человеком стал бы.

Виктор Михайлович среднего роста, средней упитаннности, с давно поредевшей прической, белобрысый и безбровый. И маленькие его глазки под маленьким лбом, который при намарщивании убирался вверх к затылку и потому глаза казались совсем и не глазами вроде. Говорил редко, предпочитая молчать и слушать. Если не спал, что-нибудь делал: строгал, паял, жарил, парил, варил, водил Валентина в библиотеку общества слепых, что на улице Рыбинской. Для него Валентин и не родной вовсе, а глядя со стороны, так больше, чем родной. Валя мог на отчима и прикрикнуть при случае, а Виктор Михайлович – никогда. Оттого, что не просто жалел, любил!

Родом из сельской ярославской глубинки, он рано призвался в армию, а служить довелось на Дальнем Востоке, потому самой Великой Отечественной войны не хлебнул. В разгроме японцев участвовал, но тоже не очень активно, ибо их корпус находился в резерве. Сколько ни пытал я его о той войне, ничего путного добиться не