в Неаполе, и так как он был весьма хорош собой, то одна принцесса взяла его в любовники), желая сделать декоративную пряжку (по другой версии – «медаль»), «на каковой был бы Атлант с миром на плечах, попросил великого Микеланьоло, чтобы тот ему сделал небольшой рисунок»[1061].

По словам Челлини, Микеланджело согласился, но одновременно отправил Джинори к «молодому золотых дел мастеру, имя которому Бенвенуто», с тем чтобы Джинори затем выбрал лучший из двух рисунков и по нему уже была бы изготовлена медаль. Челлини взялся за этот заказ; в конце концов явился к нему старый друг Микеланджело Буджардини с эскизом, выполненным великим мастером. Сравнив рисунок Микеланджело с моделью Челлини, все сошлись во мнении, что Челлини эскиз удался лучше. А когда Микеланджело увидел его своими глазами, «то так мне его [Атланта] хвалил, что это было нечто неописуемое»[1062]. По крайней мере, так утверждал сам Челлини.

Судя по этой, возможно не совсем достоверной, истории, Микеланджело вращался в кругу республиканцев, страстно преданных делу народовластия. С республиканцами было связано и семейство Джинори, и поэт Луиджи Аламанни, один из тех, кто подстрекал к заговору 1522 года с целью убить кардинала Джулио Медичи, каковой сан он тогда носил. Другим важным участником заговора был Баттиста делла Палла (1489–1532), особенно сблизившийся с Микеланджело в это время.

Подобно некоторым другим ведущим противникам Климента VII, делла Палла начинал свою карьеру честолюбивым молодым человеком в ближайшем окружении Медичи. В правление Льва X он даже надеялся получить кардинальскую шапочку, но затем внезапно переметнулся в лагерь оппонентов Медичи. После провала антимедицейского заговора он несколько лет провел во Франции[1063], где заинтересовался религиозными реформами и тем самым привлек к себе внимание Маргариты Наваррской, сестры французского короля Франциска I и защитницы французских интеллектуалов, в том числе гуманистов и сторонников Лютера.[1064]

В марте 1528 года новорожденная Флорентийская республика отправила делла Палла с дипломатической миссией во Францию. Заслужить благосклонность Франциска I он попытался, в том числе обогатив королевскую коллекцию итальянского искусства. За десять лет до того, в 1519 го[1065] ду, Франциск объявил, что восхищается Микеланджело, и изъявил желание приобрести для своего собрания какую-либо миниатюру работы мастера[1066]. Вот теперь наконец он осуществил свой замысел. Среди флорентийских произведений искусства, которые делла Палла удалось переслать во Францию, находилась двухметровая статуя Геркулеса, высеченная из мрамора Микеланджело во времена правления Пьеро Медичи.[1067]

* * *

Летом 1528 года Микеланджело понес тяжелую утрату: скончался его любимый брат Буонаррото. Эпидемия чумы в это время уже пошла на спад, но флорентийцы по-прежнему вели счет ее жертвам. Угасание и смерть Буонаррото, последовавшую 2 июля, можно проследить по «домашней бухгалтерии»: столько-то уплачено за лекарства, столько-то – трем докторам, пользовавшим недужного. Пришлось купить новые занавеси на окна в его комнату, ведь старые впитали в себя болезнетворные чумные испарения (и, возможно, были сожжены), пришлось заплатить за погребение ризничему церкви Санта-Кроче. А еще за восковые свечи, установленные вокруг убранного и положенного на столе тела, а еще за свидетельство о смерти, выдаваемое назначавшимися по случаю мора чиновниками, а еще налог, чтобы тело разрешили пронести во врата Санта-Кроче, ведь Буонаррото умер в Сеттиньяно. И так далее, по пунктам аккуратно составленного инвентарного списка, документирующего хронику потери[1068].

Даже учитывая, что между братьями наступило охлаждение после серьезной ссоры из-за семейных финансов, произошедшей в 1523 году, смерть Буонаррото, по-видимому, стала для Микеланджело тяжелым ударом. Впоследствии семейное предание утверждало, что Буонаррото умер на руках у Микеланджело; возможно, это позднейший красочный вымысел в духе житийных сочинений, но нельзя исключать, что это правда. Как мы уже видели, недуги любимых вызывали у него необычайный страх и тревогу.

Его скорбь нашла отражение в поэзии, исполненной парадоксов и интеллектуальных ухищрений в манере Петрарки и формализованной не менее, чем бухгалтерский отчет, но оттого не менее искренней. В одном стихотворении, возможно созданном в 1528 году, он сетовал на то, что ему суждено пережить близких: «Низвергнуться я первым чаял в бездну / Под бременем страданий и обид, / Не думая, что прежде в ней исчезнут / Все близкие; мой брат в могиле спит». Со смертью брата Микеланджело унаследовал маленькую семью. В своих приходно-расходных книгах он отмечает, что берет на себя ответственность за судьбу детей Буонаррото: племянницы Франчески, одиннадцати лет, и племянников – Лионардо, девяти лет, и Симоне, семи лет. Младший прожил недолго, но Лионардо переехал во флорентийский дом Микеланджело, а его сестра была помещена в монастырь Больдроне, где ей надлежало находиться под опекой насельниц обители, пока она не вырастет и не вступит в брак. Так Микеланджело завершил этот год в совершенно новом для себя качестве главы семейства.

* * *

Если по соображениям государственной важности раннего мраморного «Геркулеса» решили послать во Францию, Микеланджело, хотя и на мучительно краткий срок, была дарована возможность вырезать скульптуру в пандан к «Давиду». Баччо Бандинелли, преданный сторонник Медичи, после падения их режима покинул Флоренцию и ныне переселился в Лукку, едва успев наметить на прекрасной мраморной глыбе, дарованной ему Климентом VII, очертания будущей скульптурной группы «Геркулес и Как». 22 августа республиканские власти передали Микеланджело этот мрамор, утрата которого прежде повергла его в столь великую скорбь[1069]. По крайней мере, он завладел тем, что от нее осталось. В сущности, здесь повторялась ситуация с «Давидом». Ему снова достался камень, на котором другой ваятель уже набросал вчерне свое видение изваяния.

По словам Вазари, Микеланджело осмотрел этот мрамор и предложил высечь из него другую скульптуру, более подходящую вкусам охваченного страстным религиозным пылом города, жившего под непосредственной угрозой войны, «отказавшись от Геркулеса с Каком, высечь „Самсона“, попирающего двух побежденных им филистимлян, из коих один уже мертв, другого он собирается добить, разя наотмашь ослиной челюстью»[1070]. Самсон, героический судья, ниспровергающий безбожных язычников, являл собой идеальный символ республики, осаждаемой могущественными врагами (разумеется, борьба Микеланджело с Бандинелли весьма напоминала битву, которую вели приверженцы Медичи со сторонниками республиканского правления.) К сожалению, Микеланджело не смог посвятить этой скульптуре достаточно времени, поскольку его отвлекли от работы реальные битвы с врагами Флоренции.[1071]

Кроме маниакального стремления привлекать сильных мира сего на сторону Флоренции, одаривая их флорентийским искусством, делла Палла был одержим желанием улучшить городские укрепления. В оборону города мог внести свой вклад и Микеланджело. Он пользовался репутацией недурного военного инженера, и хотя до сих пор не имел случая подтвердить ее на практике, его