— И тогда я решил внести ошибку в их план — оставил машину и пошел пешком по дороге…

— В точности повторяя ситуацию с женщиной, переворачивая ее наоборот, на себя направляя, — перебил он вдруг меня — а до этого молчал, все молчал и слушал. И засмеялся. И зачем-то открыл бардачок, перегнувшись через меня. — Тут-то ты мне и попался!

Он смеялся, не останавливаясь, и рылся в своем бардачке. Я смотрел на его копошащуюся руку — чем-то она меня тревожила. И смех его тревожил. И последняя фраза. Что он там ищет? Что за бездонный ящик?…

— По-моему, мне пора представиться, — торжественно провозгласил он. В левой его руке был пистолет.

Тревожным шепотом шелестит дождь. Хочется махнуть рукой и отогнать его, как надоевшего комара. Но руку поднять невозможно. И глаз открыть невозможно. А дождь все шумит и шумит, нагнетая тревогу. На мгновение стихнет и опять возвращается.

Вчера Ирина своим ребятам читала «Сказку о дожде» Беллы Ахмадулиной. Думала, что им понравится. День был тоже дождливый, как и сегодня. Но им стало скучно, словно читала она на совершенно непонятном языке. И не только младшие, но и старшие никак не восприняли стихов.

Дождь шелестит и никак не уймется. Надо заставить себя встряхнуться, встать, отогнать…

Вранье! Она и не надеялась нисколько, что эти капризные избалованные «элитные» дети воспримут стихи, — читала для одного только Антошки. Читала и следила за его лицом, надеясь, что вот сейчас, что вот наконец произойдет… Ничего не произошло! Как всегда, его лицо осталось абсолютно безучастным — непонятно, слышал ли он ее вообще.

Надо проснуться, но глаз открыть невозможно. Веки пропитались дождем, набухли и отсырели. И рук не поднять. Дождь просочился в помещение, дождь накрыл ее своим тяжелым сырым покрывалом и не хочет отпустить. На губах проступила соль — она в плену у дождя.

Ерунда! Надо проснуться. Дождь не бывает соленым. Как море, как слезы. Надо проснуться! Какое право она имела заснуть? Элитная группа элитного сада — элитные дети этого не простят.

Страшным усилием воли Ирина заставила себя открыть глаза. Серый день, и действительно дождь за окном. Оттого и сонливость, так внезапно напавшая на нее. И все же совершенно недопустимо было вот так заснуть. Если кто-нибудь видел, можно считать, что работы она лишилась. Ирина с беспокойством оглядела комнату: слава богу, няни нет, может, все обойдется. Да она и спала-то минут пять, не больше. Сколько можно проспать сидя за столом, в такой неудобной позе?

Голова тяжелая и болит, и такое уныние наводит дождь. Осень вообще не ее время года, а в старости, наверное, будут болеть и суставы. Работа воспитателя ей никогда не нравилась. И эти дети ей не понравились с первого дня. И этот элитный детский сад, несмотря на высокую зарплату, не понравился. Только Антошка… Но до него она так и не смогла достучаться. Думала, сможет, никто не мог, а она сможет, у родной его матери не получилось, а у нее получится. Не получилось и у нее. Никаким стихам не под силу развеять этот вечный туман перед его глазами, никаким сказкам. Не реагирует, ни на что не реагирует. Сидит целыми днями в углу на стуле или на скамейке веранды, уставившись в пустоту. Что он там видит, о чем думает? Откуда у него такое недетское нежелание участвовать в жизни, да просто жить? Как растормошить его, как проникнуть в его душу, как понять? В последние месяцы, с тех пор, как Антошка появился в ее группе, это стало основной Ирининой заботой — целью жизни. Почему? Она и сама объяснить не может. Чем-то трогает, до невыносимой боли в груди задевает ее этот ребенок. Маленький мученик. Он ненавидит солнце и боится дождя. Дети его сторонятся, детей он пугает. Почему он ничего не говорит, ни на кого не смотрит, никогда не играет — сидит неподвижно? А про солнце и дождь, возможно, она просто выдумала.

Сегодня он не пришел в детский сад. Так пусто и не хочется работать, скорей бы кончился день. У нее тяжелая группа, самая сложная во всем их сложном детском саду — все сплошь дети городской верхушки. И только Антошкин отец… Да наплевать ей на их родителей, и на отца наплевать! Мать Антошкина с ним развелась, и правильно сделала. Разве можно жить с таким человеком? Ему убить что сплюнуть. Из-за него и Антоша…

Откуда ей знать, из-за чего Антошка такой? Да и про отца его она, по существу, ничего не знает. Ну, крутой бизнесмен — олигарх местного пошиба.

В конце концов, это совершенно не ее дело. Просто ребенка жалко до слез. И себя жалко до слез, что так и не смогла до него достучаться, что Антошка так и не стал «ее» ребенком… И вот он не пришел, и работать не хочется. И вчера поссорилась с мамой, и ей уже двадцать восемь, и все кругом замужем… Да еще этот дождь. Как же не хочется подниматься!

Не хочется, но надо. Заглянуть в спальню, проверить, как там они, эти элитные? Какому дураку пришло в голову поместить всех детей самых крутых родителей в одну группу? Возраст разный — от трех до шести, с ними так тяжело! Смотрят на тебя, будто хотят сказать: все, милочка, вы уволены, подыскивайте себе другую работу. Да она бы с удовольствием ушла! Только некуда уходить. Все в ее жизни не так! Неудачница с самого рождения.

Ирина подошла к двери спальни, прислушалась. Странно, что у них так тихо. Абсолютная тишина, только дождь шелестит. Приоткрыла дверь, заглянула. Полумрак — день пасмурный, и шторы спущены. Но почему же так тихо?

Она уже видела, что кровати пусты, все кровати пусты, но не хотела понять очевидного, кошмара, который на нее опустился, принять не могла. Стояла, смотрела на пустые детские кроватки и придумывала злые объяснения: элитные затеяли новую шутку, вконец извести ее хотят. И сделала вид, что шутку она принимает, и вдруг включилась в нелепую игру: с дурацкими прибаутками, с идиотским смешком стала заглядывать под кровати. И, осознав, что кошмар навалился, продолжала, хихикая, звать. И продолжала себя уговаривать: детишкам захотелось поиграть в прятки, завтра же она уволится к чертовой матери. Все, проиграла, никто не найден, значит, снова водить. И принялась обследовать умывальную, туалет, душевую. И выглянула в окно — конечно, они просто сбежали на улицу, сорвали тихий час, им все можно. И в отчаянии опустилась на одну из кроватей, не понимая, почему нянечка, Марина Петровна, стоя на пороге спальни, зевает во весь рот и потягивается, будто со сна.

— Нет никого, — проговорила Ирина еле слышно. — Совсем никого.

Дождь застучал в стекло, надрывно. Няня зачем-то подняла с пола подушку. Это подушка Кирюши, он всегда во сне ее сбрасывает. Села на кровать напротив Ирины, опять зевнула.

— Вы слышите? Дети пропали. Все, до единого.

Марина Петровна смотрела, не понимая, с каким-то оглушенным выражением лица.

— Их нигде нет. Нужно вызывать милицию.

— Нет! — вскрикнула няня, внезапно пробудившись от странного оцепенения. — Нужно позвать охранника.

Вчера, когда она читала детям — одному только Антоше — «Сказку о дожде», ей все представлялось: вот дочитает, мальчик поднимется, подойдет, посмотрит на нее серьезно, с недетским уважением и спросит: «Это ваши стихи?» А она рассмеется, обнимет его: «Ну что ты! Если бы я писала такие стихи, мы бы с тобой никогда не встретились, потому что я не попала бы в детский сад, не стала бы воспитательницей. Это было бы и хорошо и плохо». Антошка ей улыбнется и, совершенно излечившись, выйдет с веранды под дождь.