Косячок не горел, а плавился, потрескивая и шипя. Горький дым наполнил легкие, суля мир, покой и тишину. Задержав дыхание, Генри протянул самокрутку Джесси.

– А? – хрипло выдохнул он.

– Нет, спасибо! – Она поглубже откинулась в кресле, глядя на него без упрека, скорее даже с удовольствием, с гордостью.

Приятно быть объектом поклонения, если обожатель ничего от тебя не ждет. Его бэтвумен знала, что он – голубой. Он никогда не скрывал своей ориентации, ни от нее, ни от других. И братец-драматургу нее голубой, так что она понимает, что к чему. Но лучше повторить еще раз для надежности.

Выдохнув серое облако дыма, Генри втянул в легкие глоток свежего воздуха.

– Слышала про Театр «Гейети»? Ну да, тебе ни к чему. Старомодный клуб для голубых в стороне от Таймс-сквер. В прошлом месяце наш костюмер водил меня туда. Все собираюсь заглянуть еще разок. Там такие красавцы-мальчики из Пуэрто-Рико, помахивают своими жезлами в узких трусиках или вовсе без. Горячее шоу! – Он отпил глоток вина, ожидая реакции Джесси.

– А почему вы не сходили туда снова? Боитесь, что вас узнают?

Генри расхохотался.

– Не льстите мне, дорогая! В этом городе меня никто не узнает, разве что два-три заядлых театрала, но уж точно не завсегдатаи «Гейети». В этой стране может прославиться только актер из блокбастера или телесериала. И подобные соображения меня не остановят. Всему миру известно, в какую сторону указывает моя стрелка. Нет надобности тайком проникать в казармы, тоже мне, король Генри в штатском.

– Вы преуменьшаете, – возразила она. – Каждый подлинный ценитель театра знает вас.

– А, эти! – Генри снова вдохнул дым, но тут же выплюнул – небо еще не оправилось после первой затяжки. – «Горсточка избранных», да? Славная горсть. Благословенное братство. Несколько критиков и старых пердунов. Я посвятил свою жизнь «театральному искусству», как вы изволите выражаться. Никакой отдачи. А теперь, когда юность моя позади, приходится отоваривать эту самую «славу». Хватит с меня дерьма насчет «искусства». Мне нужны деньги – мешками. Я хочу повыгоднее продать себя. Лишь бы нашелся покупатель. Я тебя шокирую, дорогая?

Она хмурилась, не шокированная, но озадаченная.

– Взять хоть Ванессу, – продолжал он. – Или Хопкинса, Маккеллена.[12]Господи боже, Алана Рикмана.[13]Таланта у меня не меньше, чем у этих плутов. Я бы прекрасно сыграл мошенника в триллере на миллиард долларов. Умереть от рук Брюса Уиллиса? При одной мысли об этом у меня трупы намокли.

– Не может быть!

– На мистера Уиллиса у меня не стоит – но на деньги!

– Я об этом и говорю. Не может быть, чтобы вы всерьез говорили о деньгах.

– Почему? Чего еще ждать от жизни?

– Но вы только что жаловались, как вам надоело это шоу. Высокобюджетный фильм надоест еще больше.

– Думаешь? Наверное, так. Значит, я сам себе противоречу? Пускай. Я противоречу сам себе.

И он усмехнулся, раздосадованный, что ему указали на неувязку в рассуждениях. Поглубже затянулся, посасывая зажатый в зубах источник блаженства, окутывая себя теплым мягким облаком. Когда Джесси вот так, молча, сидела напротив, присматриваясь к нему, ее проницательность вызывала невольную тревогу.

Генри выдохнул дым. Глотнул вина.

– Надеюсь, я не выказал зависти к другим актерам, дорогая.

Джесси покачала головой.

– Ты пойми, когда я ругаю равных себе, то делаю это не из ненависти или зависти. Нет, конечно, и поэтому тоже. Как говорится, только жулик распознает жулика. Но мы-то ненавидим друг друга для разнообразия – иначе нам пришлось бы ненавидеть самих себя.

Он удивленно сморгнул: неужели это он выдал такое?! И расхохотался:

– Ты только послушай! Вот так ерунда! Что это такое? – Он принюхался к самокрутке. – Травка для художников?

Послышался короткий гудок – сигнал с Юпитера? Еще один – из подушек кресла, на котором устроилась Джесси.

Покопавшись в подушках, Джесси извлекла радиотелефон и передала его Генри.

– А! – буркнул он, нажимая кнопку. – Слушаю!

– Генри! Ты дома? Все время натыкаюсь на автоответчик. Это Руфус. Я в Лос-Анджелесе. Как дела?

– Руфус! Вот так сюрприз! Приятно слышать твой сладкий голосок. Как жизнь в краю солнечного света, теплой воды и пенисов?

Одно удовольствие – потрепаться с собратом. Умная ассистентка и крепкая травка вогнали его в чересчур серьезное настроение. Облизав два пальца, Генри загасил янтарный огонек.

– Чего тебе, Руф?

– Просто позвонил аукнуться.

– Угу. А чей номер тебе понадобился? Свежие сплетни насчет какого мальчишечки? – Веселая, безвредная, дружеская подначка.

– Генри! Обкурился?

– Мы-то друг друга давно знаем, а? – рассмеялся Генри.

Они познакомились пятнадцать лет назад, на постановке «Дяди Вани» – Генри играл доктора Астрова, а Руфус – безымянного рабочего, две строчки в четвертом акте. Руфус делал первые шажки в профессии. Пока пьеса шла, они были любовниками – вполне гигиеничный секс плюс немного наигранной романтики. Руфус был высоким, красивым и ленивым парнем, а потом на него обрушился успех – он играл «лучшего друга» в голливудских романтических комедиях, то есть в том, что наши тупые современники принимают за романтическую комедию.

Руфус и на этот раз оказался верен себе – ему требовалась дружеская услуга. Скоро он приедет в Нью-Йорк, хочет повидаться с Кристиной Риццо.

– Твой новый агент, верно?

– Она? Кто тебе сказал? – скривился Генри. – Маленькая птичка напела? Ну да, да. Точно. Но еще неизвестно, как оно обернется. И не для печати. Я пока не говорил Долли, что изменил ей.

– На устах моих печать. Какая она, эта Риццо?

– Настоящая пизда. Но обещала быть моей пиздой.

– Повезло, друг. Хорошая пизда куда лучше вялого хрена. А у меня тут в «Ай-Си-Эм» самый что ни на есть вялый хрен.

Генри расхохотался, запрокинув голову. И тут его взгляд упал на замершую в кресле Джесси. Он забыл о ее существовании.

– Минутку, Руф! – И, прикрыв микрофон ладонью, добавил: – Извини, дорогая. Я страшно груб, правда? – Она тут лишняя, а у него только что вырвалось пизда, словцо, категорически запретное в американской среде.

– Все в порядке. Мне пора домой! – Она улыбнулась на прощание, обиженной, слезливой улыбкой. Какого черта не сообразила уйти сразу?

– Умница! – похвалил Генри. – Увидимся – когда там?… В понедельник. Повеселись в выходные. Обо мне и не вспоминай.