греков, и простодушье, которое всего более сродни благородству, подверглось осмеянию и исчезло, а на его место явились взаимная неприязнь и недоверие... При этом преимущество обычно оказывалось на стороне людей не особенно дальнего ума...“ Не надеясь на свою предусмотрительность, они рвались напролом, тогда как „люди самонадеянные воображали, будто все точно рассчитано и в грубой силе нет нужды, а потому в конечном счете оказывались беспечнее первых и гибли в большем числе“.

Это заупокойный плач о полисе со всеми его учреждениями и системою ценностей. (Впрочем, и сам плачущий, если всмотреться внимательно, уже не ощущает органической связи с полисом: достаточно сравнить его слова о беспартийных с тем, что говорилось выше (стр. 20—22) насчет долга гражданина, четко определить свою позицию в междоусобной распре). О вмешательстве иноземцев в раздоры сицилийских городов Фукидид говорит: „Они стояли на той или другой из враждующих сторон не столько на основании права или общего происхождения, сколько ...ради собственных выгод или в силу необходимости“. Эти слова можно применить и ко всей войне в целом: не принципы, освященные веками — справедливость, кровное родство, — руководят политикою, но циничный интерес или же страх. И вполне естественно, что, когда в 421 году Спарта заключила мир с Афинами, союзники на Пелопоннесе отнеслись к этому без всякого энтузиазма; они понимали, что это просто-напросто сговор двух „суперполисов“ ради раздела власти и сфер влияния и что он столь же непрочен, сколь бесчестен. Первым случаем предельного накала страстей в межпартийной борьбе Фукидид называет события на острове Керкира. Керкиряне состояли в оборонительном союзе с Афинами, но сохраняли добрые отношения и со Спартою. Летом 427 года олигархическая партия устроила переворот и сперва умертвила около шестидесяти главарей противной партии, а затем, получив подкрепление из Коринфа, начала настоящую войну с демократами. И те и другие призывали на свою сторону рабов, обещая им свободу. Победа осталась за демократами. Во время решающего сражения олигархи, отступая, сожгли все дома вокруг рыночной площади, причем не щадили ни чужих жилищ, ни своих собственных. Пожар истребил массу купеческих товаров и спалил бы весь город, если бы не полное безветрие. На другой день прибыла афинская флотилия и ее начальник убеждал не преследовать побежденных слишком сурово, но увещания остались без последствий, и в конце концов четыреста олигархов были помещены на бесплодном островке рядом с городом — как бы в виде предварительного заключения.

Не прошло и пяти дней, как появилась пелопоннесская эскадра и нанесла поражение соединенным силам керкирян и афинян. Страшась вражеского нападения на самый город, демократы вернули заключенных с острова в храм Геры, откуда прежде вывезли их, пообещав личную неприкосновенность, а с остальными олигархами вступили в переговоры и некоторых даже убедили взойти на боевые корабли для защиты города от пелопоннесцев. Но положение снова переменилось: приплыли еще шестьдесят афинских судов — и спартанская эскадра поспешно бежала. Тут демократы принялись убивать всех противников подряд, начав с тех, кого сами же только что вооружили и посадили на корабли. Часть находившихся в храме Геры они уговорили выйти и подчиниться решению суда — и всех казнили, приговорив к смертной казни. Тогда остальные (а их было большинство) умертвили друг друга или покончили с собою прямо в святилище. Семь дней продолжалось побоище. Убивали всех, кто сочувствовал олигархам или хотя бы казался сочувствующим. Многие при этом пали жертвою личных врагов или даже просто должников, желавших избавиться от долга. Всеобщая ненависть была так слепа и безумна, что „отец убивал сына, молящихся отрывали от святынь, убивали подле алтарей“.

Именно в ярости междоусобиц заключается причина особенной жестокости, которою отмечена эта война.

Выше уже упоминалось, что на одиннадцатом году войны афиняне и лакедемоняне заключили союзный договор сроком на пятьдесят лет, обязавшись помогать друг другу в случае вражеского нападения или восстания рабов. Этот мир зовется „Никиевым“ — по имени афинского политика и полководца, который энергично содействовал его заключению, а предыдущие годы называют „Архидамовой войной“ — по имени спартанского царя, руководившего первыми вторжениями в Аттику. Переговоры начались четырьмя годами раньше, летом 425 года, при следующих обстоятельствах. Афиняне захватили Пилос на юго-западном берегу Пелопоннесского полуострова, примерно в 70 километрах от Спарты, — в ту пору необитаемую гавань, очень богатую лесом и строительным камнем. И захват гавани, и укрепление ее были скорее делом случая, чем дальновидного расчета, но спартанцы страшно встревожились и стянули к возведенному на скорую руку укреплению флот из шестидесяти судов и сухопутное войско. Начальник афинского гарнизона Демосфен поспешно послал за помощью к своим, стоявшим неподалеку с тридцатью пятью боевыми судами. Лакедемоняне надеялись отбить у врага Пилос прежде, чем подоспеют на помощь эти корабли, но, на всякий случай, позаботились запереть вход в гавань, отделявшуюся от моря островком Сфактерия; этот островок, густо заросший лесом и необитаемый, перегораживал горло залива, оставляя лишь два очень узких коридора по обоим краям. В каждом из коридоров спартанцы предполагали поместить плотно сдвинутые корабли, носами к открытому морю и неприятелю, а сам остров заняли отрядом тяжеловооруженных пехотинцев — гоплитов, выбранных по жребию из всех подразделений, потому что караульная служба на бесплодном, лишенном воды клочке земли была обязанностью не из приятных; состав гарнизона регулярно менялся.

Демосфен, в свою очередь, готовился отразить вражескую атаку. Людей у него было мало, а судов — еще меньше, всего три. Вытянув их на берег и поставив как можно ближе к укреплению, он обнес корабли палисадом, гребцов же вооружил щитами, сплетенными из ивы: настоящего вооружения не хватало.

Вооружение афинских гоплитов подразделялось на оборонительное и наступательное. К первому принадлежали металлический шлем с нащечниками и наносником, а иногда и с пластиной, прикрывавшей затылок; панцирь, состоявший обычно из двух выгнутых по форме груди и спины бронзовых пластин и доходивший только до пояса (иногда панцирь изготовляли из кожи или даже льняной ткани с нашитыми сверху металлическими бляшками), и круглый бронзовый (или бычьей кожи) щит диаметром около 90 см; щиты были выпукло-вогнутые, центр наружной, выпуклой поверхности украшали каким-либо символическим изображением, чаще всего — головой мифического чудовища Горгоны, чей взгляд обращал все живое в камень. Ноги воина были совсем открыты, потому что поножи, защищавшие голень, к концу V века почти исчезли из употребления. Наступательное оружие гоплита — двухметровое копье с ясеневым древком и металлическим наконечником (им никогда не действовали как метательным снарядом, но только как пикою), обоюдоострый меч длиною около 60 см и короткий кинжал.

Тяжелая пехота была основой сухопутного войска. При вступлении в войну Афины