— Это просто, малышка. Они все задохнулись. Потому что когда перестал поступать свет солнца — прекратился и фотосинтез. Ну, то есть, я хочу сказать, что водоросли в океане, и деревья на суше перестали вырабатывать — ну, проще говоря, делать, кислород. А те из живших на поверхности, кто не задохнулся, просто замёрзли.

— Но почему?!

— Ты сегодня начала изучать природоведение. И вот тебе второй урок.

Свет и тепло к поверхности нашей Земли приносили солнечные лучи. Когда их не стало, температура, из-за того, что отсюда, с поверхности, тепло наружу уходить могло, и уходило, очень быстро опустилась до почти космической: снаружи сейчас минус сто шестьдесят по Цельсию. Я знаю — тебе пока это ни о чём не говорит, но когда мы с тобой через пару лет будем проходить химию и физику, я всё объясню. А пока просто знай: при такой температуре там, наверху, никто и ничто не может и не сможет жить. Даже океаны сейчас покрыты коркой льда толщиной в целых пятьдесят метров.

И даже когда Кокон уберут, и солнце снова сможет согреть поверхность, нужно будет ещё несколько тысяч лет, чтоб климат восстановился. До такого состояния, как было раньше.

— А как мы узнаем, что Кокон убрали?

— Очень просто, Котик. Этот большой Центральный экран, — папа указал рукой, — и без наших прожекторов снова станет показывать пустыню Мохаве, которая сейчас над нашими головами, на высоте пяти километров. — папа поднял руку теперь к потолку, — А мы сейчас живём за счёт того тепла, что сохраняется в глубинах земли, из-за близости к поверхности магмы. (Ну, про магму я тебе тоже расскажу позже. Или мама расскажет: вы же уже закончили первый урок? Иначе не пришли бы ко мне?)

Здесь, в нашем Доме, всё работает на электричестве. Оно даёт и свет, и двигает все наши механизмы жизнеобеспечения. И остальные аппараты — позже расскажу, какие. А получаем мы его, то есть, электричество, с термопар — ну, это такие устройства, которые вырабатывают ток из-за разницы температур. Одни приёмники этих устройств находятся в шахтах под нами — поближе к магме, а другие — на поверхности, где сейчас очень холодно. Поэтому ток у нас будет всегда. Ведь даже на подводных лодках ресурс ядерных реакторов — всего восемьдесят лет. А мы живём в нашем Убежище уже сто пятьдесят.

— Папа! — меня словно раскалённой иголкой ткнули в мозг, — Вы с мамой живёте уже сто пятьдесят лет?!

— Разумеется, нет, малыш, — у папы дёрнулась щека, и он быстро глянул на маму, — до нас здесь жили наши родители — то есть, те, кто родили нас. Твои дедушка и бабушка. А до них — их родители. То есть — прадедушка и прабабушка. А всего таких поколений в нашем Убежище сменилось семь.

И все они жили только с одной Целью.

Дождаться, пока Кокон снимут. И отомстить.

Спала я в ту ночь очень плохо. Всё ворочалась в тишине — вернее, не тишине. Её здесь, в Доме, никогда не бывает: слышны равномерные вздохи системы подачи криогенной жидкости, гудение водяных и масляных насосов, шелест лопастей системы вентиляции, басовитый гул генератора, пощёлкивания термодатчиков каждой комнаты, и много-много других звуков, которые я научилась выделять из общего фона, и про которые папа объяснил мне, какие механизмы их производят.

Так что абсолютно тихо здесь, конечно, никогда не бывает. Но когда с детства слышишь всё это, как-то и не замечаешь его…

А тут я ловила себя на том, что начинаю чутко вслушиваться: нормально ли гудит генератор? Не замедляют ли вращение вентиляторы?! Не слишком ли жалобны всхлипы помпы?

Потому что теперь-то я отлично понимала: если что-нибудь из этих замечательных механизмов испортится, мы с мамой и папой можем просто… умереть! Ведь мы целиком зависим от того наследия, которое сто пятьдесят лет назад построили и разместили здесь безымянные инженеры и техники. Которые отлично понимали, что сами они умрут — в Убежище, как объяснил папа, могло прожить одновременно не более десяти человек.

И — не более ста двадцати лет.

Вот над этим я как раз и думала: почему нас — только трое. И куда делись остальные семь положенных для Дежурной вахты человек?

Ответов получалось только два: или они умерли от какой-то болезни… Или сами покончили с собой.

Догадаться, что это могло быть сделано для того, чтоб оставшихся ресурсов, как их всегда называет папа, хватило подольше, мне было нетрудно.

Не помню, как я заснула, но просыпалась часто, и на подушке было мокро — от слёз. Я даже два раза переворачивала её.

Утром мы умывались и завтракали без папы: он уже ушёл в машинный зал, так как срочно что-то важное там должен был доделать. За завтраком, ещё до начала занятий, я спросила маму:

— Они все убили себя сами? Ну, те, кто жил здесь, в Доме, до нас?

Мама, как мне показалось, растерялась. Потом взглянула мне прямо в глаза:

— Знаешь что, лапочка моя, лучше я не буду тебе врать. Да, они убили себя сами. Это было добровольное решение наших праотцов и праматерей. Шесть человек, вытянувшие короткие спички… ушли из жизни. Это случилось пять поколений назад — ну, то есть, почти сто лет. Ты уже всё поняла сама: они так поступили, чтоб оставшиеся в живых четверо смогли прожить подольше. Потому что запасённых ресурсов пищи и кислорода хватило бы только на сто двадцать лет. Учёные не рассчитывали, что нам придётся ждать так долго… Да и никто не мог подумать, что придётся ждать так долго!

— А почему они не подумали об этом, и дали вам так мало ресурсов?

Мама снова долго молчала, глядя прямо мне в глаза. Сказала:

— Знаешь, для шестилетней девочки ты как-то… Слишком быстро начинаешь ухватывать самую суть наших проблем. А ведь я ещё не начала второй урок.

Доедай-ка. И пойдём.

Я всё расскажу тебе.

На втором уроке мама рассказывала мне, как устроено наше Убежище.

Наш Дом.

Она достала огромные листы чертежей, и показывала их мне. Но в чертежах мне было трудно разбираться, и я ничего не поняла. Я маме так и сказала, сдерживая слёзы — я знала, что ей будет неприятно, что она про себя подумает, что не может мне ничего толком объяснить. Она всегда говорит, что она — не папа, и не может просто и доходчиво объяснять технические детали.

Но потом мама придумала, как сделать.

Она включила запасной компьютер