— Малышка. Ты теперь взрослая. И ты понимаешь, что такое — потеря. Только что мы потеряли твоего отца и моего мужа. Он пожертвовал своей жизнью, чтоб исправить тот дефект… Нет, не так: он смог наконец заменить испорченный крионасос на резервный — исправный. Но при этом лишился руки, и замёрз. Насмерть. Но своей смертью он дал нам возможность жить дальше.

Только…

Только утечка жидкого кислорода оказалась слишком сильной — даже несмотря на то, что папа всё устроил так, что большую часть жидкого кислорода из системы дренажа удалось откачать обратно в дьюары. Боюсь, запасов воздуха нам двоим теперь хватит ненадолго. Центральный компьютер рассчитал, что взрослому и ребёнку — на семь лет.

Мама снова помолчала. И я видела, что ей стоит огромных усилий не кусать, как она обычно делала, губы: её щёки предательски дёргались и уголки рта дрожали.

Но голос, когда она снова заговорила, звучал спокойно и сдержанно:

— Поэтому мне придётся оставить всё наше хозяйство и миссию Возмездия — на тебя. Нет-нет, не возражай — я уже всё решила. Теперь, когда папа сделал всё, что нужно, здесь, в криозале, тебе остались лишь самые простые аппараты, с которыми ты уже умеешь обращаться. Папа заранее всё продумал. Он ждал прорыва — без этого заменить помпу было невозможно из-за сильного давления и… Неважно.

Жаль только, он не успел одеть костюм. Но…

Если б он одевал его, мы лишились бы и последнего кислорода.

Я молчала и даже не подумала возразить — у меня в голове ещё не укладывалась мысль о том, что теперь я лишусь и мамы…

Неправильно как-то всё это!.. Дико!

Мама приняла моё молчание за знак согласия:

— Ну вот и хорошо, что ты всё понимаешь. Я боялась, что не смогу найти правильные слова, чтоб объяснить, почему ты должна остаться одна. Сделай всё как нужно — хотя бы в память об отце. И… обо мне.

Что было дальше, я не помню, потому что кто-то невидимый так сжал ледяной рукой моё маленькое сердечко, что свет вокруг померк, в ушах зазвенело, и стены стали словно сдвигаться и давить на моё тело! И я вдруг увидела, что к моему лицу стремительно несутся ребристые пластины пола…

Очнулась я у себя в постели.

Мамы нигде не было, но на столе я увидела записку. Я встала и подошла.

«Катерина! Ты уже большая и умеешь почти всё, что знаем («знаем» было зачёркнуто, и написано было — «знали») и мы с отцом. Поэтому я не сомневаюсь, что ты сможешь теперь справиться с теми проблемами, что могут возникнуть с механизмами жизнеобеспечения. Если же у тебя возникнут какие-либо вопросы, задавай их Агате — нашему главному компьютеру. Я вывела её на голосовой режим: тебе нужно только подойти к её центральной панели и спросить. Меня пожалуйста прости — я не нашла в себе мужества попрощаться с тобой так, как положено.

Прошу только об одном: подожди столько, сколько позволят запасы.

После этого в любом случае нажми большую красную кнопку на Центральном пульте. Она включит и запуск ракет из остальных, уже необитаемых, Убежищ, потому что их обитатели успели передать нам — вернее, Агате — свои коды запуска.

Помни только одно: ты — последняя наша надежда.

И это тебе предстоит отомстить за нас.

Всех.»

Я не плакала, даже перечтя письмо три раза. Положила его обратно на стол. Пошла в автозал.

Центральный компьютер.

Вот не знала, что он считается существом женского пола. Я встала перед панелью:

— Агата!

Мягкий приятный голос, тот же, что сообщил о «необратимых повреждениях» отца, отозвался откуда-то сверху:

— Я слушаю тебя, Катерина.

— Почему мы не можем оставить эту миссию — я имею в виду нажатие большой красной кнопки, — я указала на неё рукой, — тебе?

— Потому что я так спроектирована. Я не имею права сама уничтожать что бы то ни было. Таков основной Закон Робототехники. Приказ об уничтожении — что разумных существ, что материальных ценностей, или экологии планеты — должен отдать человек.

— А если я сейчас велю тебе нажать эту кнопку тогда, когда меня тоже не станет, ты нажмёшь, когда… меня не станет?

— Нет. И не потому, что у меня нет исполнительных манипуляторов, — что-то лязгнуло, и сверху спустились три мощных манипулятора, и снова убрались в свои ниши за фальш-паннелями, — а потому, что сделать это должен человек.

Это должно быть осознанное решение человека.

Так меня запрограммировали.

— И я… Не могу отменить этот приказ, или… перепрограммировать тебя?

— Нет, Катерина. Отменить приказ Высшего Уровня нельзя. А перепрограммировать… Никто не может этого сделать, не выключив меня.

— А если… выключить тебя?

— Если выключить меня, разумеется, сотрётся вся вложенная в меня память, и все мои программы. Но потом ты не сможешь всё, что нужно для моего функционирования, в меня снова загрузить — утрачены промежуточные носители, с которых производилась первичная загрузка. Я тогда не смогу ничем здесь управлять. В том числе и механизмами запуска и указанием целей ракетам.

Я помолчала, обдумывая.

Агата — машина. Компьютер. И вряд ли она дурит мне голову, пытаясь отговорить от её выключения. Компьютеры ведь не могут бояться за свою жизнь, или обманывать… Кроме того, если б можно было оставить её дежурить до снятия Кокона самостоятельно, это давно сделал бы папа. Или те люди, что жили здесь до нас. Или — погибли в остальных Убежищах.

Значит, и правда — придётся оставить всё, как есть.

Ладно.

Теперь мне остаётся только ждать.

Ждать оказалось ужасно.

В-смысле — ужасно тоскливо и одиноко.

После обеда я решила кое-что предпринять, а не сидеть, тупо уставившись в черноту главного экрана. Потому что от такого, как говорил папа, начинает плавиться мозг.

— Агата.

— Да, Катерина?

— Включи везде полный свет.

— Сделано, Катерина.

Обходила свои «владения» я часа три. И не только потому, что помещений в Убежище много, и они достаточно большие. Нет: теперь осознание того, что всё это — моё, и только от меня зависит, чтоб было исполнено то, что завещали мне мама и папа, да и все те поколение, что были здесь до них, заставляло взглянуть на всё здесь…

По-другому.

Буквально на каждом шагу я останавливалась, и надолго замирала, облокотившись о косяк, или прислонившись к стене, потому что многие места вызывали в памяти обрывки воспоминаний и невольные ассоциации…

В бойлерной мне вспомнилось, как однажды папа пытался открутить какой-то старый, заклинившийся из-за застывшей смазки вентиль,