Потом у нас был перерыв, и мы играли в прятки: хотя я не совсем понимаю, какой смысл маме прятаться, если она не помещается ни в одно из моих секретных мест, и я всегда её нахожу? Но когда мы во что-то играем, нам всегда весело.

А затем мама учила меня природоведению. Она сказала, что это наука о том, как всё на земле устроено. Вернее, как оно было устроено, и как должно снова стать потом — когда они с папой, или я, уничтожим врагов.

Я с того момента как себя помню, слышала, как мама и папа говорят про этих врагов, но долго не понимала — кто это, и что они сделали такого, что я должна их ненавидеть, а папа всегда говорил, что придёт время, и я узнаю…

Поэтому я просто покивала головой, и попросила рассказывать.

И мама стала рассказывать.

Она заранее приготовила две большие книги — как оказалось, с красивыми цветными картинками, и я впервые увидала, что такое тундра, тайга, море, пустыня, горы и реки.

Мама показывала и рассказывала, как они получились, и где находились, показывая на глобусе, который стоял на большой подставке тут же, в комнате. И мама объясняла, кто там жил: какие народы и их животные… А я смотрела, и вначале ничего не понимала: ведь то, что я видела в доме и снаружи его, совсем не напоминало ни лес, ни пустыню.

И тогда мама сказала, чтобы я просто запомнила, как всё выглядит, и поняла, что сама я вряд ли когда-нибудь это увижу. Я спросила почему, а мама снова закусила губы и отвернулась. Я подумала, что сейчас она снова заплачет, но мама сдержалась. Только молчала, хмуря брови и сопя.

Я как могла утешала её, но потом мама сказала, что на сегодня урок окончен, и что сейчас мы пойдём к папе в главную аппаратную, и он покажет мне, почему ничего этого — ну, того самого, из книжек! — я никогда не видела, и вряд ли увижу.

Папина аппаратная расположена на шестом Уровне. Я до этого никогда там не была, и очень обрадовалась, что теперь я уже такая большая, что мне можно туда входить.

Аппаратная оказалась огромной комнатой, куда больше, чем даже наш зал. Но уж очень загромождённая. Почти всё её пространство занимали разные приборы и всякие механизмы, и столы с экранами, которые мерцали то цветными, то чёрными пятнами в полумраке — светильник на потолке еле-еле светился: только чтоб можно было пройти, не споткнувшись или не ударившись об аппараты.

Мама позвала:

— Сергей. Мы пришли.

Папа отозвался откуда-то снизу, и я только сейчас заметила открытый люк в полу с крышкой из ребристого железа, прямо в центре комнаты. Папин голос звучал глухо:

— Да, дорогая, сейчас иду. Я уже закончил.

Папа поднялся к нам по лестнице, закрыл люк и вытер руки, испачканные в смазке, о тряпку. Тряпку бросил на один из стульев. Я подошла и обняла папу за пояс — мне почему-то показалось, что так будет правильно.

Папа нежно прижал меня, и погладил по голове. Сказал:

— Ты уже большая, Кэт. Тебе шесть лет. Пора тебе наконец узнать, почему мы с мамой всё время говорим о врагах. Понять и увидеть, чего они нас лишили. И узнать о том, что нам, или тебе, нужно будет сделать, чтобы отомстить им. Идём.

Мы прошли к центральному экрану, и папа включил что-то сбоку него, на большом пульте. На экране появилось изображение. Это оказался кусок пустыни — она выглядела в точности такой, как показывала мне мама на картинке в книге «Ландшафты»: необъятное море песка, покрытое словно застывшими волнами-барханами. И даже колючие кусты были такие же, как там, в книге. Только вот они почему-то были не зелёные, а ослепительно-белые.

Я подняла руку с указательным пальцем, собираясь спросить, но папа опередил мой вопрос:

— Они белые потому, что мёртвые. И их освещают наши прожектора. А прожектора я включил специально — чтоб ты увидела то, что там, над нами. Снаружи. На поверхности.

Я долго молчала, не зная, что сказать. Ведь получалось, что если бы папа не включил прожектора, я ничего бы не увидела. Снаружи, то есть — на поверхности, было бы темно: ну, точно так же, как в туалете, когда выходишь, и гасишь там свет… В остальных-то наших комнатах хоть какая-то подсветка есть всегда: чтоб не спотыкаться в темноте.

Папа тоже молчал, к нему подошла мама, и они обняли друг друга, продолжая смотреть на экран, и папа сжал руку мамы. Мама отвернулась от экрана, и снова опустила голову, и я увидела, как заходили желваки на её щеках. И тогда папа сказал:

— Мы тебе рассказывали, а сегодня мама и показывала тебе, как оно всё там, наверху, выглядело, пока… Пока на нас не напали враги.

Это они, враги, сделали так, что пропал весь свет. И снаружи теперь вечная Ночь. И мы ждём, пока они снова не снимут свой силовой Кокон, чтобы отомстить им. Взорвать их корабли. И всю нашу планету.

— А почему мы не можем взорвать их сейчас? — я уже предвидела ответ, но всё равно спросила — я знала, что папа хочет мне это объяснить.

— Мы не можем взорвать их сейчас потому, что не можем ни преодолеть, ни пробить тот Кокон, вернее, то поле, которое они установили вокруг нашей планеты. Там, в небе. Оно непроницаемо для излучений и ракет. Нет, не так: поле — односторонне проницаемо. Это только свет и тепло солнца перестали поступать к поверхности. А вот уходить от поверхности планеты тепло — может. И поэтомувсё живое там, наверху, замёрзло.

Птицы, звери, трава, деревья, реки и моря. Даже насекомые, хотя некоторые из них жили даже в Антарктиде, подо льдами…

Когда Кокон захлопнулся, наши лучшие учёные пытались разобраться, что это такое, и как нам пробиться сквозь него снова к солнцу. Или как уничтожить поле Кокона.

Но никто ничего так и не смог придумать или сделать.

И не только потому, что времени не хватило. Технологии врагов намного… э-э… превосходят наши. Ну, вернее, превосходили то, что было создано к моменту нападения.

Тогда учёные, строители, и военные и создали наше Убежище. Чтоб последние выжившие могли хотя бы отомстить!

— Папа… — я сглотнула, чтоб продолжить, потому что, как мне казалось, поняла, как тяжело папе и маме быть последними людьми из тех миллиардов, про которые мама мне