Подали кофе. Риббентроп принялся рассуждать о французских винах, в которых считал себя специалистом, в общем, какое-то время расслабленно разглагольствовал. Подкрепляя жестами какую-то из своих мыслей, Риббентроп изящно взял невидимый бокал с шампанским, стоящий на невидимой пирамиде из бокалов, и элегантно его поднял, как будто предлагая выпить за здоровье окружающих. Невидимый бокал был прохладным, невидимое шампанское — шесть градусов — идеальной температуры. Десертный нож звенел, ударяясь о бокал; Риббентроп кивал, улыбаясь. На улице прошел дождь, деревья стояли мокрые, тротуары блестели.

Чемберлены вежливо выражали нетерпение. Нельзя просто так прервать министра мощнейшей европейской державы. Необходимо проявить такт, придумать повод удалиться. Вскоре гости, конечно, почувствуют подводные камни, поймут, что Чемберлен с женой ведут тайные переговоры, и число протагонистов вырастет: Кадоган, Черчилль с супругой, кое-кто еще. Гости стали расходиться. Но Риббентропы остались, не сознавая неловкости ситуации, особенно он, Иоахим, которого прощальный день опьянил и лишил элементарного такта. Хозяева теряли терпение и сохраняли вежливость. Разумеется, нельзя просто выставить почетного гостя, надо, чтобы он сам понял: пришло время покинуть гостиную, надеть пальто и сесть в «мерседес» со свастикой.

Но Риббентроп не понимал ничего, решительно ничего; он болтал. Его супруга тоже завела оживленную беседу с супругой Чемберлена. Атмосфера становилась странной: хозяева еле заметно, с помощью интонации, показывали нетерпение, которое вежливые гости должны были распознать. В такие моменты человек спрашивает себя, не сошел ли он с ума, не слишком ли много значения придает мелочам, действительно ли собеседник испытывает уже почти осязаемое напряжение; но нет, Риббентроп не задавался такими вопросами. Мозг — непроницаемый орган. Взгляд не передает мысль, тонкая мимика не прочитывается; тело словно стихотворение, от которого у нас перехватывает дыхание, но которое наши соседи не понимают совсем.

Наконец, сдерживаясь, Чемберлен обратился к Риббентропу: «Прошу меня извинить. Неотложные дела». Это было резковато, но он не придумал другого способа покончить с неловкой ситуацией. Все встали, большинство гостей попрощались с хозяевами и покинули Даунинг-стрит. Но Риббентропы задержались. Разговоры продлились еще долго. Никто не упомянул о письме, которое Кадоган и Чемберлен прочли за столом и которое, подобно маленькому бумажному привидению, летало между ними, неведомые слова, которые всем хотелось узнать, своего рода эпилог к тому странному водевилю. Наконец все разошлись, а Риббентроп, прощаясь, выдал целую тираду светских пошлостей. Бывший актер любительского театра играл одну из своих секретных ролей на сцене театра Истории. Бывший конькобежец, гольфист, скрипач — Риббентроп умеет все! Все! Даже неимоверно растянуть официальный прием. Он был шутником, одновременно невежественным и утонченным. Кажется, он делал ужасные синтаксические ошибки; а фон Нейрат, чтобы ему навредить — когда меморандумы, написанные Риббентропом Гитлеру, проходили через него, — старательно избегал исправлений.

Последние гости удалились, и Риббентропы убрались восвояси. Шофер открыл перед ними дверцу. Госпожа Риббентроп аккуратно приподняла подол платья и села в машину. Тут-то супруги и захохотали. Они всех переиграли. Разумеется, они видели, что письмо, которое принесли Чемберлену, невероятно его озадачило. Разумеется, они знали содержание письма и решили заставить Чемберлена и людей из его окружения потерять как можно больше времени. Поэтому они превратили застолье в вечность, затем так же поступили с посиделками за кофе и убийственно долго чесали языками в гостиной. Нервничающий Чемберлен был обречен говорить о теннисе и дегустировать макаруны. Риббентропы, сыграв на его вежливости, даже болезненной вежливости, раз государственное дело получилось отложить, умело отвлекли Чемберлена от работы. Проблема заключалась в том, что загадочное письмо, чья тайна повисла над всеми и создала особую атмосферу приема, содержало новость: немецкие войска вторглись в Австрию.

Утром 12 марта австрийцы ждали немцев лихорадочно, неприлично весело. Во многих фильмах того времени видно, как люди пожимают руки перед прилавком киоска, видны ярмарочные грузовики, ищущие флажки со свастикой. Всюду все встают на цыпочки, подпрыгивают выше головы, хватаются за козырьки домов, карабкаются на стены, на уличные фонари — куда угодно, лишь быть видеть. Но немцы заставляют себя ждать. Прошло утро… послеобеденные часы истекли, странно; время от времени в деревне громко тарахтел мотор, развевались флаги, на лицах сияли улыбки: «Они идут! Они идут!» — раздавалось отовсюду. Глаза вылезали из орбит, таращились на асфальт… ничего. Люди надеялись, а затем утихали, опускали руки и спустя четверть часа уже лежали на траве и болтали.

Вечером того же дня венские нацисты запланировали факельное шествие, чтобы встретить Адольфа Гитлера. Церемония намечалась грандиозная и волнующая. Ждали допоздна, никто не появился. Люди не понимали, что происходит. Мужчины пили пиво и пели, пели, но вскоре петь расхотелось, возобладало разочарование. Когда на поезде прибыли три немецких солдата, народ вновь возликовал. Немецкие солдаты? Чудо! Они стали главными гостями города; нигде и никогда их не любили так, как в Вене той ночью! Вена! Им подарили весь твой шоколад, все твои еловые ветви, всю воду Дуная, весь ветер Карпат, твое бульварное кольцо, твой замок Шенбрунн с китайским салоном, комнатой Наполеона, трупом римского короля, саблей, сохранившейся после битвы у пирамид. Все! Хотя речь шла всего о трех солдатах, которым поручили заняться расквартированием армии. Но австрийцам так не терпелось быть завоеванными, что немцев торжественно водили по городу и чуть ли не на руках носили. Несчастные немецкие мужики совершенно не поняли, чем вызвали бурный энтузиазм. Они не верили в то, что их могут так любить. Им даже сделалось страшно… Любовь порой пугает. Люди начинали задаваться вопросами. Где немецкие танки? Где боевые машины? Где бронеавтомобили? Где все, что нам обещали? Фюрер больше не хочет свою родную Австрию? Нет, нет, нет… дело не в этом… начинали ходить слухи, но громко говорить боялись. Нацисты все подслушивали, их следовало опасаться. Рассказывали — без уверенности, но ситуация подтверждала пересуды, — что победоносная чудесная немецкая машина пересекла границу и жалким образом сдохла.

На самом деле немецкая армия с огромным трудом пересекала границу. Все происходило жутко беспорядочно и невероятно медленно. Теперь все стояли рядом с городом Линц, может, в ста километрах. Погода 12 марта была волшебная.

Все так хорошо начиналось! В девять часов таможня пройдена и — хоп! — немцы уже в Австрии! Не надо жестокости, ударов грома, нет, здесь все действуют полюбовно, здесь завоевывают, не прилагая усилий, мягко, нежно, с улыбкой. Танки, грузовики, тяжелая артиллерия — всё это труляля медленно приближается к Вене для большого свадебного парада. Невеста согласна, никакого насилия, как думали некоторые, настоящая свадьба. Австрийцы надрываются, приветствуют нацистов как можно лучше, изо всех сил; пять лет тренировались. Но дорога к Линцу тяжелая, колеса вязнут в грязи, мотоциклы чихают, как газонокосилки. Ах, лучше бы немцы занялись садоводством, объехали бы Австрию, вернулись бы, как паиньки, в Берлин, сделали из танков и прочего тракторы и посадили в парке Тиргартен капусту. Вокруг Линца огороды никудышные. Хотя на небе ни облачка, оно спокойно и прекрасно.