Наконец к полуночи после долгих, пространных дискуссий, в то время как нацисты уже захватили основные центры власти, в то время как Зейсс-Инкварт упорно отказывался подписывать телеграмму, а в Вене разворачивались дикие сцены насилия — мятежники-убийцы бегали по улицам, вспыхивали пожары, раздавались крики, евреев за волосы таскали по грязным мостовым — великие демократические державы якобы ничего не замечали. Англия тихонько похрапывала, Франция видела сладкие сны, и всем было на все наплевать, вот тогда-то, пожав тяжелыми усталыми плечами, испытав, конечно, отвращение, старый Миклас против своей воли назначил Зейсс-Инкварта канцлером Австрии. Самые страшные катастрофы обычно подбираются на цыпочках.

На следующий день в Лондоне Чемберлен пригласил Риббентропа на прощальный обед. После нескольких лет службы в Англии посол рейха получил повышение. Отныне он стал министром иностранных дел. В Лондон он вернулся на несколько дней, чтобы попрощаться и отдать ключи от дома. Говорят, что до войны Чемберлен, владевший несколькими квартирами, сдавал жилье Риббентропу. Никто не сделал выводов из любопытного конфликта образа и человека, безобидной ситуации подписания контракта, по которому Невилл Чемберлен, названный «арендодателем», обязался за определенную цену обеспечить «арендатору», Иоахиму фон Риббентропу, спокойную приятную жизнь в доме на Итон-сквер. Чемберлен должен был получить квартплату между двумя плохими новостями, между двумя ударами. Но дела не терпят отлагательств. Никто не заметил аномалии, никто не придал этому фрагменту мозаики римского права никакого значения. Любого несчастного пойманного вора тут же осудят за тысячи прошлых краж, ведь существуют факты. Но когда факты касаются Чемберлена, стоит проявлять осторожность. Хотя политика доверия оказалась печальной ошибкой, все выглядело довольно благопристойно, и краткую информацию об арендаторстве История вынесла в примечания.

Первая часть обеда прошла отлично, все были в искренне благожелательном расположении духа. Риббентроп рассказывал о своих спортивных подвигах, подшучивал над собой, упомянул об увлечении теннисом; сэр Александр Кадоган[8] внимательно слушал. Риббентроп долго рассуждал о подаче, о резиновой планетке с белой сеткой, о мяче, который служит очень недолго. «Некоторые приходят в негодность еще до конца матча!» — настаивал он. Затем оратор восхитился божественной подачей Билла Тилдена, царствовавшего на теннисном корте в двадцатые годы — вряд ли в будущем кто-то с ним сравнится. За пять лет Тилден не проиграл ни одного матча: он получил кубок Дэвиса восемь раз подряд. Он владел техникой пушечной подачи, его физические данные идеально подходили для прекрасной игры: высокий, худой, широкоплечий, с огромными руками. Риббентроп расцвечивал свой неиссякаемый поток слов внезапными откровениями и пикантными анекдотами: к примеру, перед легендарной серией побед Тилден сильно обжег палец, кончик которого пришлось ампутировать. После операции он играл лучше прежнего, словно этот кончик пальца оказался ошибкой природы, которую современная хирургия исправила. «Но более всего Тилден интересен тем, что он стратег, — продолжал Риббентроп, вытирая губы матерчатой салфеткой, — его книга „Искусство лаун-тенниса“ — это размышления о дисциплине тенниса, как творение Овидия об искусстве любви». Но квинтэссенция личности Тилдена, по мнению того, кого друзья юности прозвали Риббенснобом, в уверенности в себе, в непоколебимой уверенности. Он не терял дар самообладания, даже когда не был в ударе. На теннисном корте он казался абсолютным монархом. Никто не мог его обыграть, и даже победы соперников, когда ему перевалило за сорок, не отняли у него первого места, заслуженного гордостью, с которой он завершал каждый матч. Потом Риббентроп немного поговорил о себе, о своей игре. По правде говоря, сэр Кадоган был по горло сыт историями о теннисе, но слушал министра рейха с улыбкой. Госпожа Чемберлен тоже чувствовала себя загнанной в ловушку и вежливо выдерживала словесную пытку. Теперь Риббентроп рассказывал, как в молодости жил в Канаде и в белых штанишках и белой рубашке, истязая на корте несчастные мокасины, почти до бесконечности выполнял неберущуюся подачу. Он даже встал и показал свечу, чуть не опрокинул бокал, но нет — поймал, и это сошло за шутку. В какой-то момент он снова вернулся к Тилдену, вспомнил, что в 1920 году на него пришли посмотреть двенадцать тысяч человек — тогда это был абсолютный рекорд, да и сегодня цифра ошеломляет. «Но главное — он на долгие годы остался номером один, номером один», — повторял Риббентроп. Слава богу, принесли основное блюдо.

На закуску подали дыню во льду — Риббентроп проглотил свою порцию не глядя. Основным блюдом была пулярка по-луански а-ля Люсьен Тендре. Черчилль похвалил еду и, наверное, чтобы посмеяться над Риббентропом и заодно над Кадоганом, напомнил министру рейха о теннисе. Не играл ли этот Билл Тилден на Бродвее, не написал ли он два отвратительных романа, один из которых называется «Фантомный путь», а другой, кажется, «Пропущенный удар» или что-то в этом роде? Риббентроп не знал. На самом деле он много чего не знал о Тилдене.

Так продолжалось застолье. Посол рейха вел себя исключительно непринужденно. Кстати, Адольф Гитлер отмечал непринужденную манеру Риббентропа, его старомодную элегантность и учтивость в сравнении с другими членами нацистской партии, сборищем бандитов и уголовников. Высокомерие в сочетании с глубоким идеальным раболепством позволили Риббентропу подняться очень высоко и занять завидный пост министра иностранных дел; 12 марта 1938 года на Даунинг-стрит Риббентроп был на самой вершине того, что уготовила ему судьба. Он начал карьеру как импортер шампанского марок «Мумм» и «Поммери», и Гитлер отправил его в Англию, чтобы пролоббировать рейх, прозондировать сердца и собрать немного информации. В то смутное время Риббентроп не переставал повторять Гитлеру, что англичане не способны реагировать. Он подстегивал фюрера, вдохновлял на дерзкие поступки, лестью питая его манию величия и жестокость. Таков был путь к нацистской славе того, кого Гитлер продолжал иногда называть «мелким торговцем шампанским» — как-никак сильны предрассудки в головах даже у легендарных разрушителей общества.

В середине обеда, как пишет Черчилль в воспоминаниях, появился посыльный из Министерства иностранных дел. Может, в тот момент хозяева и гости делили последний кусок пулярки, или уже приступили к булочкам с творогом и лимонаду, или дегустировали десерт из манной крупы: двести граммов муки, сто граммов масла, одно или два яйца, щепотка соли, немного сахара, четверть литра молока, манная крупа и вода, чтобы разбавить тесто. Избавлю вас от подробностей, касающихся гарниров и прожарки. На Даунинг-стрит часто готовили блюда французской кухни, которую премьер-министр Невилл Чемберлен очень любил. В общем-то, почему не увлечься кулинарией? В «Истории Августов» где-то сказано, что римский Сенат часами совещался на тему соуса к тюрбо. Итак, во время обеда посыльный тихонько отдал сэру Кадогану конверт. Повисла неловкая пауза. Сэр Кадоган внимательно читал письмо. Разговор постепенно возобновился. Риббентроп сделал вид, что ничего не произошло, прошептал комплименты хозяйке дома. В этот момент Кадоган поднялся и передал письмо Чемберлену. Кадоган не выглядел удивленным или огорченным. Он думал. Чемберлен, в свою очередь, с озадаченным видом прочел письмо. Тем временем Риббентроп продолжал болтать. Подали земляничный десерт по рецепту Эскофье. Наслаждение. Блюдо съели с энтузиазмом, и Кадоган занял свое место, забрав письмо. Но Черчилль, открыв свой большой глаз кокер-спаниеля и посмотрев на Чемберлена, заметил тревожную морщинку у того на переносице и заключил, что посыльный принес занятную новость. Риббентроп не замечал ничего. Он с удовольствием играл роль министра и радовался вовсю. Хозяйка пригласила пройти в гостиную.